Прибой и берега - Юнсон Эйвинд. Страница 79

— Взяв кол, мы сунули его острый конец в уголья, — сказал он. — И когда конец занялся, подняли кол — подняли вчетвером, я командовал. И вонзили его в глаз циклопа, а потом несколько раз повернули в нем. Глаз зашипел, запенился слезами, запахло паленым мясом, брызги крови превратились в пар. Хорошо помню — у него вспыхнули брови. А мы отскочили в сторону и попрятались по углам.

Он опять сделал паузу, взял новый разбег.

— Представляете, как ревел великан, призывая на помощь, — продолжал Странник. — Он прыгал по пещере, он совершенно обезумел. Кол он из глаза вырвал, да так, что кровь хлынула фонтаном, и стал крушить этим колом все вокруг. Гора содрогалась, можно было подумать, что началось землетрясение, что Посейдону приснился кошмар и он повернулся во сне с боку на бок, увлекши за собой в морскую пучину одни острова и извергнув на поверхность моря другие, как это случилось, говорят, в восточном море. Само собой, все великаны, обитавшие на Острове Одноглазых, проснулись, сбежались к пещере и стали спрашивать, что случилось. «Что с тобой, Полифем? — кричали они, и голоса их были подобны обвалу. — Может, какой-то смертный сыграл с тобой злую шутку или кто-то украл твоих коз и овец?» А глупый негодяй отвечал: «Этот кто-то — Никто, меня хотел убить Никто. Это Никто сыграл со мной злую шутку, это Никто обманул меня». «Что за вздор ты несешь, — сказали они, — тебе, должно быть, просто приснился дурной сон, а ты оглушил нас своим криком». «Да я же говорю, это Никто! — ревел он. — Ко мне в пещеру пробрался Никто». «Ну хватит, — сказали они. — Ложись снова спать и перестань так вопить», — сказали они, разошлись по домам и сами легли спать.

Странник возвысил голос. Он размахивал руками, разыгрывая перед ними всю сцену в лицах. Раздался смех, в сумраке дальних рядов кто-то громко хлопнул себя по колену, а те, кто сидел в мегароне, привалились к стене или откинулись на спинку стула и засмеялись тоже, но более сдержанно, потом подняли кубки и выпили, улыбнулся царь, улыбка скользнула по лицу царицы Ареты. А из глубины темного двора кто-то крикнул:

— Вот это хитрость так хитрость!

Толпа захихикала, зашепталась, и, когда эти слова докатились до последних рядов слушателей, там снова раздался смех, восклицания, хлопки, волной покатившиеся обратно в зал:

— Он сказал Никто! Он сказал Утис. Вот здорово: Никто, Никто!!!

Он выждал, пока они успокоятся. Царь снова приготовился слушать. Взгляды их скрестились. Верил ли ему Алкиной? Во всяком случае, он хотел слушать дальше. Вокруг, в зале и за дверью, во дворе, также ждали, затаив дыхание.

Алкиной выпил вина, поставил кубок на стол.

— Но, разумеется, кончилось все благополучно?

Быть может, тут крылась ирония, вопрос был задан слишком легким тоном, просто чтобы заполнить паузу, ему недоставало царственной весомости. Медлить было нельзя, а то они вообразят, что рассказчик сам не знает, как завершить рассказ, колеблется и похож: на певца, который забыл текст собственного сочинения и ищет поддержки в старом мифе или пытается сочинить новенький. Он ответил таким же легким тоном, который царь при желании мог воспринять как насмешку рассказчика над самим собой:

— Ясное дело, в тот раз все кончилось благополучно.

Он рассказывал не спеша и почти не возвышая голоса — чтобы сковать их молчанием и обратить в слух — о том, как долго тянулась эта ночь, как Полифем метался по огромной пещере, пытаясь их найти, а они крадучись перебегали из угла в угол, отчаянно прыгали, оскальзываясь в омерзительном месиве, и о том, как они подготовили свой побег.

— Овцы у него были густошерстые — не помню, говорил я об этом или нет? — сказал он. — В этот вечер великан впустил в пещеру также и своих баранов. А наутро отвалил камень, чтобы выпустить животных, а сам уселся у входа, собираясь нас перебить, если мы попытаемся ускользнуть из пещеры вместе со стадом. Но я придумал способ похитрее. Мы нашли в пещере ивовые прутья и связали баранов по трое, а под брюхом среднего из них, опоясанный лозой, висел один из моих товарищей, зарывшись в густое баранье руно. В пещере стоял страшный шум и суета, козы блеяли, их пора было доить, но Полифему было не до них. Он решил, что составил замечательный план. По-моему, он хотел выпустить наружу всех животных, чтобы в пещере стало просторнее, а потом загнать нас в угол и прикончить. Вот он и сидел у входа, ощупывая спину каждой овцы и козы — и без толку. А мы висели себе у них под брюхом!

— Под брюхом! — ахнули в темноте. Он выждал, пока они отсмеялись.

— Я был последним и висел под брюхом самого крупного барана. Полифем погладил его по спине и сказал — как сейчас помню его слова: «Вот так так! Сегодня ты идешь последним, дружище? С чего бы это? Обыкновенно ты идешь впереди всех. Видно, ты загрустил оттого, что Никто обидел твоего хозяина?» Это было даже трогательно, хотя он при этом грозил нам жестокой расправой. Тут он выпустил барана, и мы все оказались на свободе.

Вздох облегчения пробежал по темному двору, и те, кто слушал стоя, заговорили, перебивая друг друга. Кто-то зашикал на них, желая узнать, что было дальше. Царь поднял руку, и все опять смолкло.

— И все же дело едва не кончилось бедой, — продолжал Рассказчик. — Мы выбрались из пещеры, мои спутники стали охать и оплакивать товарищей, которых мы потеряли, но я заткнул им рот, приказав погрузить на корабль овец и коз. Таким образом, наша вылазка принесла нам все-таки кое-какую добычу. Мы отошли на веслах от берега и сочли, что теперь мы уже в безопасности. Оглянувшись назад, мы увидели, что Полифем стоит у входа в пещеру: наверно, он воображал, что мы все еще заперты в ней, а может, наоборот, заподозрил неладное. Как бы там ни было, я не удержался и крикнул что есть мочи: «Хорошо же мы надули тебя, слепой козел!» Но это я сделал напрасно. Я уже говорил вам, он был раз в семь или даже десять крупнее обыкновенного смертного. И теперь он просто-напросто отломил вершину скалы и швырнул ее в нас. Она упала совсем рядом с нашим кораблем, подняв такую чудовищную волну, что нас снова бросило к берегу. К счастью, на берег нас не выкинуло, а то нам бы конец. Мы были уже почти у самой скалы, но я схватил весло, оттолкнулся им, и мы все дружно заработали веслами. Но когда мы отплыли довольно далеко и опять почувствовали себя вне опасности, я объявил, что хочу еще раз крикнуть, чтобы он узнал, кто мы такие. Товарищи отговаривали меня, но я не мог удержаться и крикнул: «Если хочешь знать, кто же такой Никто, обведший тебя вокруг пальца, тупой, слепой простофиля, то слушай: это воин Одиссей, храбрый сын Лаэрта из Итаки! Теперь ты знаешь, кого тебе клясть!» Но конечно, это я сделал зря. Потому что он прорычал в ответ: «Хорошо, что ты сказал! Мне предрекали, что ты явишься ко мне и выколешь мне глаз, но я-то думал, ты настоящий мужчина, а не какая-то козявка. Но спасибо, что сказал! А теперь давай станем друзьями, забудем прошлое, я не такой злодей, как ты воображаешь, я попрошу моего отца, чтобы он тебе помог. К тому же он властен вернуть мне зрение, стоит попросить его об этом, так что слепота не беда. Иди сюда, давай поговорим». Но я не поддался на эти сладкие речи, меня не так легко обмануть. И я закричал снова: «Будь в моих силах отправить тебя в Аид, в самую худшую из преисподних, приятель, можешь быть уверен — я бы это сделал! Мы явились к тебе с дружелюбными и мирными намерениями, мы хотели поздороваться с тобой и, может, как знать, получить от тебя подарки, а ты повел себя как негодяй. Тьфу, позор тебе, позор! И можешь мне поверить, ворюга, зрение к тебе не вернется никогда». Тут он совсем озверел от злобы и стал скакать и прыгать у пещеры, так что камни взлетали в воздух, а дым клубами вырывался из всех расщелин на острове. «Если ты Одиссей, — ревел он, — то знай, что моего отца зовут Посейдон, быть может, ты, червяк, когда-нибудь слышал его имя! Уж он позаботится о тебе и о твоей банде, не сомневайся! Домой ты попадешь не скоро, и вернешься один, да на чужом корабле, а когда очутишься дома, угодишь в такую переделку, в какой еще никому из смертных не пришлось побывать!» А потом схватил еще одну скалу и швырнул ее в нас, вздыбив новый вал, который отбросил нас к давешнему островку, так что этим он даже нам помог, хотя кормило едва не разлетелось на куски. Корабль уткнулся носом в мягкий песок, а уж как обрадовались наши товарищи, которые ждали нас там на своих кораблях, и сказать нельзя. Мы поделили между собой добычу, большой баран достался мне, а потом устроили пиршество, ели и пили целый день, принесли жертвы Зевсу и оплакали наших погибших. А на другое утро снова пустились в путь.