Прибой и берега - Юнсон Эйвинд. Страница 92

— Ладно, ладно, я все поняла. Он придет один?

Посланец был озадачен.

— Быть может, военные корабли придут следом завтра или немного позднее, — оптимистически предположила Эвриклея.

— Об этом я ничего не знаю, — ответил юноша. Старуха снова сложила ладони вместе.

— Так или иначе, он жив! — сказала она.

— Хорошо, — сказала Пенелопа. — Спасибо. Можешь идти. И ты тоже, Эвриклея.

— Я как раз хотела просить позволения выйти, — отозвалась старуха.

Знатнейшие из женихов собрали у наружных ворот что-то вроде сходки. Кроме матросов со сторожевого корабля там был еще десяток женихов из города. Антиной, Эвримах и Амфином снова прошествовали через двор к воротам. И тут же Пенелопа увидела, что сын Клития, как бишь его, — а ведь он подрос, быстро они растут, эти мальчишки! — проскользнул мимо членов комитета; следом за ним, все так же босиком, появилась Эвриклея. Но она осталась во внутреннем дворе, и, когда мимо нее крадучись прошла мерзкая кошка, старуха с небывалым проворством наклонилась и ласково погладила ее по спине. А потом подняла кошку и, положив ее на колени, уселась на скамью у самых ворот. Пенелопа видела, как она почесывает ненавистное животное под брюшком, поглаживает по грудке.

Она слышала голоса у наружных ворот, но слов разобрать не могла. И вдруг:

— Нет, нет, и еще раз нет! Никогда на это не пойду! Хватит! Будем ждать ее решения. Он нам не помеха.

Это говорил Амфином; в воротах он обернулся и с небывалым жаром — он, всегда такой уравновешенный, — что-то еще крикнул собравшимся и пошел через двор обратно к мегарону. Следом за ним показались Антиной с Эвримахом; они разговаривали, идя бок о бок.

Эвриклея спустила кошку на землю и поплелась за ними следом. Они что-то крикнули ей — молодые мужчины насмехались над старой каргой.

— Они собрали сходку, — сообщила Эвриклея, хотя хозяйка вовсе не звала ее и ни о чем не спрашивала. Старуха стояла у порога, глядя на свои ноги.

— Вот как, — сказала Пенелопа.

— Они уступили Амфиному, — сказала старуха. — Он не хотел. Он сказал, что хватит.

— Не хотел чего? — притворно удивилась Пенелопа.

— Его убить, — сказала Эвриклея. — Они его не убьют, когда он придет в город. Да они и не посмеют.

Женщина средних лет повернулась к окну. Темнокожая, курчавая, брюхатая дочь Долиона снова совершала моцион по двору.

Убить! — подумала она.

— Само собой, не посмеют, — спокойно сказала она.

— Это Амфином им помешал, — объяснила старуха. — Он из них самый добрый.

Молодой, красивый, милый Амфином, подумала она.

— Телемах, как уже сказано, придет нынче вечером или завтра утром, — продолжала старуха, хотя никто не просил ее быть такой болтливой, такой назойливой и надоедно многоречивой. — Мне, к примеру, с позволения Вашей милости, очень уж любопытно на него поглядеть. Подумать только, как долго его не было!

— Меньше двух недель, — возразила та.

— Вот ведь счастье — уехать странствовать в молодые годы, — сказала старуха. — Подумать только, в молодые годы странствовать по свету!

Уехать с молодым, красивым, умным, добрым Амфиномом. В Дулихий. Не видеть больше лица Антиноя, не видеть Эвримаха. Не видеть дочери Долиона.

Меланфо уселась на скамье с кошкой на коленях.

Убить? — подумала Женщина средних лет.

Отец увидел юношу, который стоял под навесом, у его ног весело прыгали четыре собаки. Среднего роста юноша, который еще продолжает расти, с заурядным, неглупым, но и не слишком умным лицом — открытым, неискушенным.

Сын прежде всего увидел Эвмея, который засуетился вокруг него, искренне ему радуясь, несколько раз брал его за руку и прослезился. А со скамейки у очага поднялся какой-то бородач. Вид у бородача потрепанный, лицо изможденное, одежда грязная, в лохмотьях. Телемах особого внимания на него не обратил.

А отец в своем ясновидении, зрением, обостренным безнадежным ощущением того, что он отвергнут, отринут, в своем ревнивом чувстве к тому, кто был когда-то его дитятей, его малышом, увидел юношу, который вернулся домой после неудавшегося путешествия и пытается неудачу скрыть. Телемах болтал и шутил с Эвмеем и собаками тревожно-развязным, надсадно оптимистическим тоном, но в душе ему все было безразлично — он только притворялся. Он пришел сюда, просто чтобы отдохнуть, побыть вдали от враждебной обстановки, чтобы на краткий миг перевести дух. Чувство, пережитое отцом, было, наверно, сродни тому, что испытывает умирающий, — чувство необратимости.

Сын был, наверно, именно таким, каким представлялся ему в мечтах, юношей примерно такого типа. И все-таки отец представлял его себе немного другим, теперь он уже не мог бы сказать — каким. Тот, каким он его себе представлял, канул в небытие и больше уже не явится его мысленному взору — уже начала действовать привычка, уже отсчитывала минуты привычка к сыну реальному. У юноши был прямой, немного мясистый нос Пенелопы и светлые глаза Странника. Подбородок был отцовский, но пока еще неразвитый, безвольный. В складке губ уже проглядывала горечь. Зато движения были мальчишеские, хотя и на переходе к мужественной зрелости. Можно было предсказать: из этого юноши, наверно, выйдет разумный, но, пожалуй, не слишком мудрый и проницательный правитель, добродушный, но, пожалуй, довольно обременительный властелин.

Сын представлял себе отца другим, совсем другим. Ни на одно мгновение не пришло ему в голову, что оборванец, вставший со скамьи, может быть Одиссеем.

— Лежать! — скомандовал он собакам.

— Сейчас я приготовлю еду, Ваша милость, — сказал Эвмей, в первый раз титулуя так Телемаха.

— Отлично!.. Сидите, сидите, — обернулся он к незнакомцу.

— Места всем хватит, — сказал Эвмей.

Они перекусили оставшимся с вечера холодным мясом, заев его хлебом из муки грубого помола. Телемах старался говорить беззаботно и весело, но в голосе чувствовалась принужденность.

— Славно оказаться опять у тебя, — сказал он предводителю свинопасов. — Ты, как всегда, весел и бодр.

— Ваша милость не так часто заходит нынче ко мне, — заметил Эвмей, почти уже привыкнув к торжественному обращению. — Зато ко мне жалуют другие гости.

— Досадно, что погода такая скверная, — сказал Телемах.

— Два дня назад во время бури мой гость потерпел крушение у нашего берега, — продолжал Эвмей. — Он собирается в город. Может, Ваша милость прихватит его с собой? Он говорит, что прибыл с Крита и может кое о чем порассказать.

— А-а! — сказал Сын, мимолетно взглянув на Странника. — Очень интересно. Весьма интересно, — повторил он еще раз с полным равнодушием. — Послушай, Эвмей, я попрошу тебя исполнить поручение.

Он снова посмотрел на Гостя — теперь уже подозрительно.

— На него можно положиться, — сказал Эвмей. — Я совершенно уверен: на него положиться можно.

— Вот как, — равнодушно сказал Сын. — Тогда выслушай меня.

— Вашей милости, пожалуй, нет нужды объяснять, о чем речь. Должен ли я уведомить также господина Лаэрта?

— Не надо, это слишком долго, — сказал Сын. — Но маму попроси, чтобы она послала сказать деду, что я вернулся. Если смогу, через несколько дней навещу его сам. А ты разузнай, как обстоят дела, и прямиком возвращайся сюда. Понял?

Происшедшее вслед за этим преображение было, как и многое другое, делом рук Афины Паллады. Но обошлось без всякого волшебства — просто совершилось не совсем обычное, но вполне возможное в жизни переодевание. А вызвало его отчаяние.

И еще подозрительность. Телемах, юноша, который помнил, что его хотят убить, остался один на один с незнакомцем — тот, правда, был безоружен, но выглядел силачом и был не лишен проворства. Вооруженный копьем, мечом и своим недоверием, стоял Телемах против незнакомца, пока удалялось плохонькое копье Эвмея и его неуклюжий меч.

— Вы, стало быть, странствовали? — спросил Сын.