Альфа и омега - Кригер Борис. Страница 15

– Похвальная осторожность... Однако основываться на постоянстве – это ненадежно. Мы ведь можем наблюдать постоянство только в прошлом. Мы не знаем, останется ли наше постоянство столь уж постоянным в будущем... Ведь буря наиболее вероятна именно в самом конце долгого затишья! Классическое определение истины весьма поверхностно, однако представляет собой самую распространенную и укоренившуюся концепцию истины. Такое объяснение было принято многими философами разных эпох. Эта концепция называется классической концепцией истины. Впервые она была сформулирована Аристотелем. Ее суть сводится к формуле «Истина есть соответствие вещи и интеллекта...» По-латыни, кажется, это звучит так: «Veritas est adaequatio rei et intellectus». Уж простите... в греческом я слаб. Точнее всего, это можно сформулировать так: «Истина – это адекватная информация об объекте, получаемая посредством его чувственного и интеллектуального постижения и характеризуемая с точки зрения ее достоверности». Другая, более упрощенная трактовка: «Истина – адекватное отображение действительности в сознании».

– Ну, это не противоречит вашему определению с оговорками...

– Да, но выпадает человеческий фактор, и истина, основанная на отображении иллюзорной действительности, в человеческом сознании принимается за абсолют. На этом абсолюте строятся некоторые другие теоретические науки, а результат, разумеется, – полная чушь.

– Что же нового вы предлагаете? – не унимался профессор.

– Упаси боже, ничего нового я не предлагаю. Понимание истины как соответствия знаний вещам было свойственно в античности Демокриту, Эпикуру, Лукрецию. Классическая концепция истины была принята такими гигантами мысли, как Аристотель, Фома Аквинский, Гольбах, Гегель и даже Маркс. Классическая концепция присуща философам двадцатого века и многим современным философам. Такое понимание истины было свойственно, в частности, английским и французским философам-материалистам Нового времени. Они определяли истину довольно четко, постулируя ее в своих формулах как «адекватное отображение действительности», присоединяясь к приверженцам классической концепции. Материалисты довольно часто считали истину самоочевидной в смысле рационалистической интуиции.

Бэнгу хотелось поскорее закончить разговор. Честно говоря, его клонило в сон, а он собирался вечером развлечься с девочкой. Пятница была самым подходящим днем, и, разрядившись, Бэнг мог предаться спокойным размышлениям в течение выходных...

– Что же вы думаете об идеалистической теории истины в античной философии?..

Бэнг подумал, что ему вовсе уже не хочется разговаривать об этом, но все же ответил:

– Вы имеете в виду Платона, согласно которому истина есть вечная идея, как и прочие вневременные свойства других «идей»? Что ж, повторюсь... Положим, это так. Допустим, эти вечные идеи существуют. Хотя, скорее всего, это плод человеческого сознания. А значит – всего лишь слова... Не более того. Красивые слова... Они не имеют практического смысла, при всей своей универсальной значимости. И сколько бы мы ни вторили Фоме Аквинскому, идеалистически трактовавшему учение Аристотеля, и Августину, опиравшемуся на взгляды Платона, проповедовавшему учение о врожденности истинных понятий и суждений, – это дела не меняет. Все эти концепции проистекают из веры в особое положение человека в мире. И Декарт, и даже Гегель, считавший идею «истиной в себе и для себя», просто подтверждают мое сомнение... Мы рождаемся, живем и умираем в рамках нашего человеческого восприятия, мышления... Мы представляемся сами себе мерой всех вещей, даже тех, познание которых нам недоступно...

– В таком случае, вы отрицаете и иррациональный подход к пониманию истины.

– Экзистенциалисты противопоставляли объективной истине представление о личной истине, которая интуитивно постигает бытие. Хайдеггер считал, что сущность истины есть свобода. Поскольку эти соображения помогают нам существовать, они хороши, но увы, не имеют никакой самостоятельной ценности...

– Позвольте... Разве это не означает, что вы умаляете значение человека?

– Это было бы нецелесообразно... Самоуничижение ничему не способствует, а, скорее, мешает трезвому взгляду на мир в той же мере, как и самовозвеличивание.

Бэнг встал. Профессор понял, что разговор подошел к концу.

?

Проводив наскучившего ему профессора, Бэнг удостоверился, что прислуга ушла на выходные, и он в замке один. «Какая-то животная жизнь у меня получается», – кольнула мысль, пока он набирал номер. Он пользовался услугами практически всех агентств, поставляющих девиц, и настолько боялся привязаться, что требовал каждый раз разных женщин. Поскольку их количество все же было ограничено, иногда приходилось проводить вечер в обществе одной и той же дамы. Впрочем, фантазия Бэнга была скупа, а девушек заранее инструктировали о его пристрастиях и о том, что клиент не любит разговорчивых.

В этот раз Бэнг открыл дверь блондинке. Черты ее лица выдавали восточноевропейское происхождение. В силу определенных обстоятельств именно такие девушки нравились Бэнгу.

«Наверное, полячка или чешка... Новенькая...» – удовлетворенно подумал Бэнг.

Он провел гостью в просторный салон, включил музыку и развалился в креслах. Девушка отошла на несколько шагов и стала медленно двигаться в ритм незамысловатой мелодии. Довольно быстро она освободилась от одежды и стала совершать соблазнительные движения. Бэнг не беспокоился за себя. Он принимал таблеточку виагры, чтобы не пропадали напрасно потраченные двести фунтов стерлингов за полтора часа.

Альфа и омега - i_015.jpg

Он внимательно разглядывал стройную фигуру девушки, ее немного великоватую грудь, тонкую шею. Ему понравились ее ноги. Бэнг поманил соблазнительницу пальцем и сладко отвел душу. Перед самым концом девушка неожиданно сжалась и стала лихорадочно царапать его спину.

– Еще! Да! Да! – внезапно закричала она...

«Русская», – подумал Бэнг и кончил.

Он был удивлен и растерян. Его гостьи еще ни разу не выказывали такого явного оргазма. В этих кругах потеря контроля над собой считалась совершенно непрофессиональной и нетипичной.

– Новенькая? – по-русски спросил Бэнг, подавая девушке разбросанную одежду.

– Да... – ответила она и потупила взгляд, не ожидая услышать русскую речь от солидного английского лорда, обитателя замка.

– Больше не приезжай, – сказал Бэнг, расплатился и поспешно выставил ее за дверь.

– Козел... – послышалось из-за двери, и это хорошо знакомое с детства ругательство показалось Бэнгу каким-то милым и неуверенным. Ему захотелось отворить дверь и позвать девушку обратно, но он сдержался.

«Я же разумный человек... Всё. Довольно. Мне не нужно этих историй, привязанностей, хватит... С меня достаточно Миры. Да и других тоже. Я больше не позволю женщинам выкручивать шиворот-навыворот мои мозги...»

Ночью Бэнг долго не мог уснуть. Что-то мешало ему прийти в обычное самодовольное расслабление, притягивающее сон. Он пробовал читать, специально выбрав из своей необъятной библиотеки одну из самых скучных книг: «Энгельс и Маркс о религии». Издание было английским, что прибавляло сухости в и без того до боли знакомый бред с редкими проблесками ясной мысли. Наконец, часам к двум ночи, книга выпала из его рук, и легкий одурманивающий сон окутал его беспокойное сознание...

– Все кончено! – услышал он голос Миры.

– Нет! Нет! Нет! – кричал Николай и целовал ее в губы, глаза, уши, чувствуя на своих губах горьковатый привкус Мириных слез.

– Я умоляю тебя... Я заклинаю тебя... останься! Я буду тебя прятать... Отдай эти проклятые деньги... Я брошу мужа... Только не оставляй меня... Зачем тебе все это?

«И действительно, зачем мне все это? – мучительно всхлипнул мистер Бэнг. – Разве нельзя было жить обычной человеческой жизнью? Жениться на Мире, родить детей... Зачем мне эта мания величия? Берложное копошение? Тоже мне, выискался мессия...»