Полная переделка - Юрьев Зиновий Юрьевич. Страница 73

Собственно говоря, он уже знал, что изменен, потому что раньше, до того, он бы реагировал не так. Он представил себе свое старое «я» и ощутил прилив легкого стыда, смешанного с брезгливостью. Так вспоминают свое поведение после пьяного похмелья.

Да, конечно, он изменен. Он знал это еще и потому, что испытывал неосознанную боязнь чего-то, а раньше он не боялся ничего. И снова воспоминание о том, предыдущем Гереро, идущем напролом, как буйвол сквозь заросли, было неприятным. Чужим. Грубая сила. Животная сила. Налитые кровью глаза. Запах пота. Запах животного.

Он вспомнил суд. Джин Уишняк. Почему они все хотели убедить его на суде, что он убил эту девушку? Он содрогнулся от глубочайшего отвращения. Слово «убил» вызывало судорожные сокращения желудка и пищевода. Не думать об этом. Никогда.

Он глубоко вздохнул. Неопределенная боязнь не проходила. Но боязнь эта не была неприятна. В ней была своя сладость.

Кто-то вошел в комнату. Гереро вздрогнул и сел на кровати.

Человек холодно посмотрел на него и вдруг крикнул:

— Чего сидишь, скотина? Встать!

По телу Гереро прошла легкая судорога. Воспоминания о том, прежнем Гереро говорили, что мышцы уже должны были бы напрячься, бросив его на человека, который кричал на него. Но то были только воспоминания. Сейчас была боязнь, и даже воспоминание о насилии было невыносимым. Оно поднимало откуда-то от живота страшную тошноту.

Он вскочил на ноги и умоляюще посмотрел на человека. Если бы он только так не кричал… так громко, так мучительно громко.

— Ты как стоишь, негодяй? Бороду отрастил, а стоять перед начальством не умеешь?

Как он хочет, чтобы я стоял, подумал Гереро? Наверное, надо вытянуться. Как он кричит, как он страшно кричит. Зачем? Он же станет, как от него хотят.

Человек подошел к Гереро, замахнулся. Гереро зажмурился и втянул голову в плечи. Для чего эта жестокость, эта невыносимая жестокость, крики? Разве нельзя жить тихо?

Удара так и не последовало. Человек улыбнулся и сказал:

— Простите, мистер Гереро. Это была лишь проверка. По решению суда и согласно вашему выбору мы подвергли вас психокорректировке, называемой полной переделкой. По существующим правилам мы обязаны проверить ваши реакции. Все в порядке, мистер Гереро. Желаем вам счастья в новой жизни. Сейчас вам принесут вашу одежду. Нужно ли кому-нибудь сообщить, чтобы вас встретили?

Ему не хотелось никого видеть. Может быть, Рондола? Он ведь хотел, чтобы Рондол узнал все. О Джин Уишняк, о процессе. Но все это было совсем не так важно, как он думал когда-то.

— Спасибо, мне хотелось бы побыть одному.

Человек понимающе кивнул и вытащил сигарету. Так с ними всегда. Они никого не хотят видеть. Во всяком случае, вначале. Воспоминания о старой жизни мучительны, и они подсознательно избегают всего, что могло бы напомнить им о ней.

— Хорошо, мистер Гереро. Сейчас вам принесут ваши вещи. Вы оденетесь и сможете поехать домой. Вам нужна помощь или вы доберетесь сами?

— О, спасибо, спасибо, я доеду домой сам. Большое вам спасибо.

Человек зевнул. Всю ночь, пока Гереро оттаивал, они резались в шахматы, и сейчас ему хотелось спать.

Я опоздал. Я вспомнил о Гереро лишь утром, когда Айвэн Берман открыл глаза и посмотрел на меня. Не знаю почему, но именно в эту секунду я вспомнил, что накануне вечером истек срок апелляции.

Ну что ж, в юриспруденции это называется форс мажор. Непреодолимая сила. Я сделал все, что мог. И не успел. Можно было, конечно, рвать на себе волосы, почему я не бросил Айвэна и не помчался составлять апелляцию. Наверное, даже нужно было рвать на себе волосы. Но не хотелось. Ничто и никто в мире не заставил бы меня вчера бросить Айвэна Бермана. Что бы ни говорили врачи, я знаю одно: если бы я не уговорил вчера Айвэна поехать со мной на наше озеро, он бы умер. Я уговорил его не умирать. Он уже совсем было собрался уйти, но я уговорил его. и он, вздыхая, остался. Он никогда никому ни в чем не мог отказать. Кроме тех, кто пытал его.

Все это, конечно, фантазия. А может быть, и не совсем фантазия. Кто знает. Но так мне легче.

Я позвонил в тюрьму. Мне сказали, что Гереро уже был дома. Я поехал к нему. Нужно было поставить точки над «i». Хватит с меня Ланса Гереро. Кроме того, нужно было возвратить ему чек. И посмотреть на него. Измененного Гереро. Следовало бы, наверное, стыдиться своего любопытства, но мне было на все наплевать. Никогда я не был так легкомысленно свободен, как сегодня.

Я поехал в Элмсвилль. Боже, какое это счастье сидеть за рулем машины и ни о чем не думаты Смотреть, как набегает на тебя лента шоссе и уносится назад. Электромотор тихо жужжит, завывает потревоженный скоростью машины воздух. Красный столбик спидометра поднялся до семидесяти миль. Пожалуй, хватит. Больше мне не хочется. После всего, что было, совсем не хочется перевернуться на такой скорости.

Вот и знакомый поворот. Знакомый дом. А вон и Гереро, Внешне он совершенно не изменился. Нет, нет, изменился, конечно. Глаза, опущенные глаза. И весь облик. И идет он ко мне, как все измененные. Бочком, бочком. Скользит, как тень.

— Здравствуйте, мистер Гереро.

— Здравствуйте, мистер Рондол.

Что сказать ему? С чего начать? Сказать: я очень сожалею? Нет, это было бы фальшиво и жестоко. Тогда просто о деле.

— Я привез вам чек, — сказал я.

— Какой чек?

— Перед… Ну, вспомните, вы выписали мне второй чек на пять тысяч…

— Да, я помню.

— Я приехал, чтобы вернуть его.

— Спасибо, мистер Рондол, вы так любезны… Но я не могу принять его.

— Но почему же?

Поэтому-то измененные не могут заниматься бизнесом, подумал я. Человек, который отказывается от пяти тысяч НД, не может быть бизнесменом. Да, но и я… Увы, и я не могу быть деловым человеком.

— Я уже просмотрел газеты. Я знаю, что вы сделали. Я знаю теперь, что знал всегда: я не убил эту несчастную девушку.

Он дернулся, скорчился, словно его пырнули в живот ножом.

— Но я опоздал, — пробормотал я.

— Нет, — коротко сказал Гереро. — Нет, мистер Рондол, вы не опоздали. Я не жалею, что стал измененным… Я должен быть только благодарным вам за это.

Боже правый! Я знал измененных, мне приходилось видеть их, но первый раз в жизни я разговариваю с измененным вот так.