Дом свиданий - Юзефович Леонид Абрамович. Страница 12
Зашли в номер, где ночевали эти двое, но не обнаружили там никаких предметов, забытых ими при бегстве. Ни шпилечки оброненной! Кровать обыкновенная, без зеркал, и уже застелена покрывалом в ожидании новых гостей.
— Ночью они в постель-то ложились? Или до утра так просидели? — спросил Иван Дмитриевич.
— Ложились, — вспомнила Наталья. — Простыни были смяты. Он задал ей еще несколько вопросов интимного свойства, касающихся, в частности, простыней. Хотелось выяснить, были эти двое любовниками или только сообщниками, но не получилось. Наталья за ними не подглядывала, а их простыни вперемешку с другими уже свезли в прачечную.
Тем временем доктор Крамер возился с телом покойного и составлял свои бумаги. Иван Дмитриевич при сем не присутствовал, поскольку с Крамером не разговаривал и руки ему не подавал после истории с купцом Зверевым. Наследники засадили купца в чулан и уморили голодом, а этот эскулап, глазом не моргнув, написал в заключении, будто старик умер от сужения пищевода. Разумеется, такой диагноз был щедро оплачен, однако доказать ничего не удалось, Крамер изображал из себя оскорбленную невинность, а Иван Дмитриевич остался в дураках.
— Скажи ему, сукину сыну, — велел он Гайпелю, — пусть заодно определит, какую отраву подсыпали в херес.
— Он ведь врач, а не фармацевт и не химик, — возразил Гайпель.
— Полицейский врач все должен уметь. Сам не сумеет, пусть отдаст в лабораторию, в университет или еще куда-нибудь и мне доложит.
— Вы же с ним не разговариваете. Как он вам станет докладывать?
— В письменном виде, — сказал Иван Дмитриевич, направляясь к выходу.
— А я? — вдогонку жалобно спросил Гайпель. — Что мне-то делать?
— Ступай в часть. Я скоро приеду.
— И куда вы сейчас?
— Так, проветриться.
— Кажется, вы что-то от меня скрываете.
— Кажется — крестись, — через плечо бросил Иван Дмитриевич.
Экипаж, на котором они с Гайпелем сюда приехали, ждал на улице. Усевшись, он скомандовал кучеру:
— В Щукин двор.
Объяснений не последовало, и Сафронов, оторвавшись от тетради, сказал:
— Тут неплохо бы дать сносочку. Боюсь, не все читатели поймут, что это за Щукин двор. Я, например, понятия не имею.
— Был раньше в Петербурге такой рынок, назывался по имени купца Щукина. Те, кто постарше, должны помнить.
— И зачем вы туда поехали?
В ответ Иван Дмитриевич взял с окна какой-то том, заранее положенный туда перед началом рассказа, раскрыл его на закладке и прочел вслух:
— «Нигде не останавливалось столько народа, как перед картинною лавочкою на Щукином дворе. Эта лавочка представляла, точно, самое разнородное собрание диковинок: картины большею частью были писаны масляными красками, покрыты темнозеленым лаком, в темножелтых мишурных рамах. Зима с белыми деревьями, совершенно красный вечер, похожий на зарево пожара, фламандский мужик с трубкою и выломанною рукою, похожий более на индейского петуха в манжетах, нежели на человека, — вот их обыкновенные сюжеты. К этому нужно присовокупить несколько гравированных изображений: портрет Хозрева-Мирзы в бараньей шапке, портреты каких-то генералов в треугольных шляпах, с кривыми носами. Сверх того, двери такой лавочки обыкновенно бывают увешаны связками произведений, отпечатанных лубками на больших листах, которые свидетельствуют самородное дарованье русского человека. На одном была царевна Миликтриса Кирбитьевна, на другом город Иерусалим, по домам и церквам которого без церемонии прокатилась красная краска, захватившая часть земли и двух молящихся русских мужиков в рукавицах». Особенно хороши здесь эти рукавицы. В Иерусалиме-то! — умилился Иван Дмитриевич и захлопнул книжку.
Затем, любовно оглаживая переплет, он спросил:
— Ну-с, господин писатель, откуда это?
— Гоголь, повесть «Портрет», — отрапортовал Сафронов.
— Правильно. У моей жены любимый автор был Гюго, а у меня Гоголь, вот я и решил ему довериться. Не все ли равно, думаю, с какой картинной лавки начать? Почему не с этой, в Щукином?
— А-а, — сообразил Сафронов, — вы хотели что-то разузнать про ту акварель, которую видели у Куколева.
— Да, не продавалась ли где-нибудь, как название, кто художник. И главное, кем куплена.
— И что?
— Представьте себе, в другие лавки ехать не понадобилось. Там же, в Щукином, все и узнал. Гоголь…
Иван Дмитриевич вышел с веранды в комнату, воткнул книжку на прежнее место в шкафу и, вернувшись, закончил:
— Гоголь — он писатель мистический.
2
У Гоголя владелец лавки суетился, хватал прохожих за руки, кричал: «Живопись-то какая! Просто глаз прошибет; только что получены с биржи, еще лак не высох». Теперь все это было в прошлом. Хозяйничал здесь молодой человек в очках, в модном пиджаке, похожий на студента. Он возился в витрине, что-то там поправляя и переставляя, и не обращал на Ивана Дмитриевича внимания, пока тот не сказал:
— Я из полиции. Путилин.
Хозяин лавки оставил свое занятие и молча воззрился на неожиданного визитера.
— Я обхожу все картинные лавки, не волнуйтесь, — успокоил его Иван Дмитриевич. — Меня интересует один рисунок…
— Чей?
— Он принадлежал купцу Куколеву.
— Тогда у меня вам делать нечего, я краденым не торгую. Товар беру непосредственно у художников, можете проверить по книгам. Они у меня в полном ажуре.
— Я вас ни в чем не подозреваю, просто хочу знать, не здесь ли была куплена интересующая меня работа. Имя художника не знаю, но писано акварелью, размер приблизительно такой и такой, — ладонями показал Иван Дмитриевич высоту и ширину. — Там рыцарь в доспехах вошел в дом и пожимает руку…
— Знаю, знаю, — не дослушав, перебил хозяин лавки. — Рябинин рисовал.
— Никогда не слышал про такого художника.
— А про каких современных русских художников вы слышали?
— Брюллова знаю. Потом этого… Как его? Который Гоголя иллюстрирует.
— Агин, — подсказал хозяин, меняя тон на более уважительный. — Если слышали про Агина, через пять лет услышите и про Рябинина. Столько в среднем требуется времени, чтобы известность в кругу коллег и ценителей перешла в популярность у публики.
— Эта его акварель, — вернулся Иван Дмитриевич к прерванной теме, — вы ее видели где-то или она у вас же и продавалась?
— У меня.
— И кто ее купил?
— Никто. Полгода провисела, потом Рябинин сам ее и забрал.
— Адрес его у вас есть?
Хозяин принес книгу вроде бухгалтерской, отыскал нужную страницу и повел по ней пальцем, бормоча:
— Рябинин… Рябинин… Ага, вот! Таиров переулок, дом де Роберти, во втором этаже над типографией Жернакова.
Через полчаса Иван Дмитриевич был в Таировом переулке. Переулок этот, коленом соединяющий Сенную площадь с Большой Садовой улицей, был хорошо известен ему по обилию нижайшего разбора подвальных заведений с «прынцессами». Сейчас они отсыпались или варили щи у себя в норах, а вечером, он знал, вылезут из своих подземелий, чьи скособоченные двери выходили прямо на улицу, будут стоять кучками, переговариваться сиплыми голосами, иногда вдруг визгливо вскрикивать, изображая веселье, притопывая опухшими ногами в козловых башмаках.
Во втором этаже дома де Роберти находились меблированные комнаты. Узнав, какую из них занимает художник Рябинин, Иван Дмитриевич прошел по коридору и постучал. Никто не отозвался. Он постучал сильнее, затем, подергав дверь, убедился, что она заперта, и присел на корточки, чтобы посмотреть в замочную скважину. Увлекшись, он не сразу заметил, что из соседней комнаты выглянуло странное существо с длинным неуклюжим туловищем на коротеньких ножках, с вздернутыми плечами и надменно запрокинутой головой. Бледное личико придавлено было громадным покатым лбом.
— Что вы тут делаете? Кто вы такой? — спросило существо, пролезая в коридор.
Лишь тогда Иван Дмитриевич понял, что перед ним горбун, причем даже не с одним горбом, а с двумя.
— Я из полиции. А вы кто будете?