Казароза - Юзефович Леонид Абрамович. Страница 32

— Перестаньте, вы отлично понимаете, что стреляли не в нее, а в вас. Вчера Порох промахнулся и сегодня решил исправить ошибку. Возможно, — милостиво допустил Нейман, — его вы действительно не брали в расчет, но, что вас хотят убить, знали. Поэтому и свет не зажгли… Кого вы подозревали?

— Никого. В голову не приходило, что кто-то мог выстрелить в меня.

— А Варанкин? Сикорский?

— С какой стати?

— Председатель правления клуба «Эсперо» числится в штате губисполкома. Кроме пайка, ему полагается денежный оклад в совзнаках. К тому же в его распоряжении находятся членские взносы. Есть и еще кое-какие возможности, из которых тоже можно извлечь выгоду. Насколько мне известно, Сикорский хотел бы остаться на своей должности, а Варанкин — занять ее. Вы мешали им обоим. Скоро выборы, а у вас, говорят, наибольшие шансы быть избранным.

— Кто говорит?

— Вчера я слышал, как Варанкин сказал об этом рыжей барышне. Ее зовут Ида. Она ваша любовница.

— Вы-то откуда знаете? — поразился Свечников.

— От Сикорского. Сегодня мы с ним встречались. Я сообщил ему, что Казарозу убил не курсант, а кто-то другой. И что этот человек целился в вас.

— С чего вы решили, что в меня? Там было полно народу.

— Да, но впереди вся публика сидела на местах. Стояли вы один, это я хорошо помню. Пуля прошла как раз на уровне вашей головы. Я спросил у Сикорского, кто ненавидел вас настолько, что мог бы решиться на убийство. Он назвал Варанкина.

— Почему?

— Эта рыжая раньше была его любовницей. Она дала ему отставку из-за вас. Верно?

— В какой-то степени, — вынужден был признать Свечников.

— Итого, у Варанкина было сразу две причины от вас избавиться. Поначалу я грешил на него, но, как видите, ошибся. Казарозу убил Порох. Помните, где он сидел во время концерта?

Свечников показал и направился туда, не дожидаясь, пока Нейман попросит его пересесть.

— Стул на сцене, — пояснил он, — я поставил там, где стояла Казароза.

— Отлично. Я вижу, мы друг друга понимаем. Нейман прошел в четвертый ряд и оттуда сказал:

— Я сидел вот здесь, вы — через стул от меня. Когда Казароза начала петь, вы подошли ко мне, но слушали ее стоя… Теперь смотрите. Вы, то есть Порох, я, то есть вы, и стул на сцене, то есть Казароза, это три точки, и они лежат практически на одной прямой. Стреляя в вас, он попал в нее. Вам сильно повезло.

Он вернулся на прежнее место и заговорил снова:

— Только мы ушли, к Караваеву явился один его негласный сотрудник из студентов. Он сообщил, что Порох собирается вас убить. Я тут же все понял и приказал последить за ним. У меня было опасение, что он не оставил идею с вами поквитаться. В общем, когда около одиннадцати Порох вышел из дому, мне дали знать. Я решил понаблюдать за ним лично. Он подошел к училищу, затем направился во двор. Через минуту раздался выстрел. Мы бросились к воротам, он увидел нас и побежал. По дороге успел выбросить револьвер.

— Вы его нашли?

— Сейчас темно, завтра найдем. Я примерно знаю, где нужно искать.

— Даневича тоже отчислили из университета?

— Нет. Его — нет.

— Почему? В губком я писал про них обоих.

— Даневич сам еврей. Погромных настроений у него быть не может.

— Ошибаетесь. Он из тех, кто таким способом доказывает свою объективность.

— Если для вас это вопрос принципа, напишите о нем отдельно, — предложил Нейман. — Его тоже отчислят.

— А Варанкина вы за что арестовали? По подозрению, что из ревности он хотел убить меня, а убил Казарозу?

— Нет, просто Караваев проверил ваш архив и обнаружил копию того письма, которое было найдено при обыске у Алферьева. Писал Варанкин. У них на кафедре есть пишущая машинка с латинским шрифтом.

Свечников достал брошюру «12 уроков эсперанто-орфографии».

— Это из его домашней библиотеки, — объяснил он. — Алферьеву он писал как эсперантист эсперантисту, не более того. Попалась ему эта брошюра, вот и решил высказать автору свои замечания.

— Да, — согласился Нейман, — на допросе он сказал то же самое. Завтра мы его отпустим.

— Вы говорили, что доверяете мне, — напомнил Свечников. — Зачем тогда послали следить за мной?

— Это не я. Это Караваев. Как только ясно стало, что письмо Алферьеву писали не вы, а Варанкин, он отозвал своего агента.

— В каком часу с меня сняли наблюдение?

— Где-то около пяти. Может быть, в шесть, не позднее.

— Странно. Когда мы с Вагиным шли к училищу, за нами был хвост.

— Вам показалось. Идемте.

Вышли во двор. По-прежнему шумела листва, где-то дребезжал под ветром изломанный жестяной карниз. На фоне звезд ясно виднелся встроенный в правое крыло восьмигранный шатер часовни Стефана Великопермского. В здешней тайге он когда-то крестил зырянских язычников, сочинял для них азбуку и жег идолов с обмазанными медвежьей кровью деревянными губами.

— Могу представить, каково это — быть причиной смерти женщины, которая тебе нравится. Вы ведь были к ней неравнодушны, да? — спросил Нейман почти дружески.

— Да, — ответил Свечников.

— Как мужчина я вас понимаю. Пока ехали в поезде, сам в нее чуть не влюбился.

Двинулись к воротам.

— Между прочим, — сказал Нейман, — со мной был в точности такой же случай. В шестнадцатом году под Сувалками немцы прорвали фронт, и нас бросили в контратаку. Я шел в цепи, слышу — сзади выстрел. Оглядываюсь, это наш ротный. Револьвер у него еще дымится. Он казенные деньги растратил, а я об этом случайно узнал, и он знал, что я знаю. Выстрелил мне в спину, а попал в солдатика впереди меня.

Уже на улице он спросил:

— Кто такой Плутарх, в курсе?

— Слышал, но не читал. А что?

— Он очень хорошо объясняет, почему в мире все повторяется. Жаль, наизусть не помню, а если своими словами, выйдет не то.

Через много лет Свечников нашел у Плутарха это место:

Поскольку время бесконечно, а судьба переменчива, не приходится, пожалуй, удивляться тому, что весьма часто случаются в истории сходные между собой происшествия. В самом деле, если число главнейших частиц мироздания неограниченно велико, то в самом богатстве своей сущности судьба находит обильно-щедрый источник для созидания подобий. Если же, напротив, все происходящее в мире сплетается из ограниченного числа изначальных частиц, то неминуемо должны многократно повторяться происшествия, порождаемые одними и теми же причинами.

На следующий день Вагин в гостиницу не пошел, решив прийти вечером прямо в школу. Майя Антоновна сказала, что встреча Свечникова с городскими эсперантистами состоится в шесть часов.

До обеда он просидел у себя в комнате, перебирая старые фотографии.

Еще молодая женщина облокотилась на парапет набережной. Платье в горошек, шестимесячная завивка, в одной руке зонтик, в другой — сумочка с деньгами и санаторной книжкой.

Она же полулежит в прибое в своем перешитом из сарафана, пережившем две войны купальнике. Лучезарная улыбка обещанного и сбывшегося счастья, надпись «Привет из Ялты».

И вот наконец она выходит из волн с надувным кругом подмышкой. Остановись, мгновение! Вечный кадр — новая Венера рождается из пены Черноморского побережья. Наденька, Надя! За всю жизнь только однажды удалось ей съездить на юг. Теперь сын чуть ли не каждый год отправлялся в Крым или в облюбованную невесткой Хосту, Вагин даже не всегда ходил их провожать, а в те годы перрон был заполнен толпой провожающих. Являлись целыми семействами, все поколения. Он сам, как мальчик, бежал тогда за уходящим поездом, до последней возможности махал рукой и суеверно боялся пропустить, не запечатлеть в сердце последний ответный взмах Надиной ладошки. В окнах вагонов маячили зареванные лица отпускниц, отпускники мрачно затягивались папиросами. Кто-то крошил булку прямо на рельсы. Здесь еще жила память о том, что грозный дух российской дороги требует искупительных жертв. Он витал над перроном областного вокзала, как над алтарем.