Ситуация на Балканах - Юзефович Леонид Абрамович. Страница 23

По знаку Шувалова адъютант с Рукавишниковым цепко, но почтительно взяли Хотека под мышки, подняли с дивана и повели на улицу. Посол упирался больше из приличия и в карету сел охотно. Лакей вскочил на запятки, кучер взмахнул кнутом. Стоя у окна, Иван Дмитриевич не без удовольствия проследил, как двуглавый габсбургский орел, украшавший спинку кареты, покосился, выпрямился и, переваливаясь по-утиному с крыла на крыло, подбито заковылял по Миллионной. Блеснули золотые перья и пропали в темноте.

– Ну-с, господин Путилин, – улыбнулся Шувалов, – австрийского ордена вам нынче не дождаться. Если имеете Анну, я буду ходатайствовать о Святом Владимире.

– У меня нет Анны.

– Не огорчайтесь, будет. И Владимир тоже будет. Дайте срок. Ведь с вашей сдачи мы получили на руки козырного туза. Посол-убийца! Надо же, а? Каков гусь? Вы, я думаю, не вполне понимаете, что это значит. Удача колоссальная! – Все больше распаляясь, Шувалов рисовал такую перспективу: Францу-Иосифу обещают покрыть дело забвением, не позорить его дипломатов, и России обеспечена поддержка Австро-Венгрии по всем пунктам внешней политики, даже на Балканах.

Дослушав, Иван Дмитриевич спросил:

– Выходит, убийство князя нам на пользу?

– Конечно, конечно, – подтвердил Шувалов. – В чем вся и штука.

– А допустим, ваше сиятельство, что вы заранее проведали о замыслах убийцы. Помешали бы?

– Как вы смеете задавать его сиятельству подобные вопросы? – возмутился Певцов.

– Не горячитесь, ротмистр, – миролюбиво сказал Шувалов. – Мы здесь втроем, и сегодня, такая ночь, что на десять минут можно и без чинов. Я, господин Путилин, отвечу вам честно: не знаю… – Но по глазам его Иван Дмитриевич понял другое: знает. Еще как знает!

– Превосходный план, – согласился он. – Но убийство иностранного атташе не может остаться нераскрытым. Кого мы назначим на место преступника?

Шувалов расстроился, как ребенок, у которого отняли новую игрушку:

– Да-а… Эта мысль не пришла мне в голову.

– Кого-нибудь найдем, – сказал Певцов. – Вон трое уже сами напрашивались.

– Верно, – ободрился Шувалов. – Кого-нибудь непременно найдем.

– Я найду, – пообещал Певцов.

– И будете подполковник. Я, ротмистр, не отказываюсь от своих слов.

«Счастливчик», – подумал Иван Дмитриевич. Почему-то государственная польза неизменно совпадала с его, Певцова, личной выгодой. Поднимаясь к подполковничьему чину, он уверенно вел за собой Россию к вершинам славы и могущества, а у Боева и поручика все получалось как раз наоборот.

Певцов напомнил про свидетелей, нежелательных в таком тонком деле, и Шувалов тут же порешил: сумасшедшего поручика из гвардии убрать, перевести в отдаленный гарнизон, к черту на кулички, а Стрекаловых запугать, чтобы пикнуть не смели; если же будут упорствовать, посадить в крепость.

– Впрочем, – заметил Певцов, – нам и не нужен подставной убийца. Зачем лишние сложности? Если будет судебный процесс, Вена может на него сослаться. Объявим, что князя убил его же собственный слуга. И скрылся. Дадим этому Фигаро рублей двести и сошлем на Камчатку… Да! – спохватился Певцов. – Отдайте-ка то письмо!

– Какое? – Иван Дмитриевич притворился, будто не понимает, о чем речь.

– Которое Хотек послал Стрекалову.

– Ах, это. Зачем оно вам?

– Снимем копию и пошлем Францу-Иосифу, – объяснил Шувалов. – Пускай почитает.

Иван Дмитриевич отступил на шаг.

– Ваше сиятельство, но я не до конца убежден, что именно Хотек задушил князя.

– То есть как? – опешил Шувалов.

– Это предположение. Догадка.

– Неважно, – вмешался Певцов. – С такой уликой мы докажем что угодно. Давайте письмо.

– Подождите, – Иван Дмитриевич отступил еще на шаг ближе к двери. Дело принимало опасный оборот. Что они задумали? Всю Европу одурачить? Не выйдет. Вверх-то соколом, а вниз осиновым колом, как Хотек.

– Где письмо?

– Послушайте меня, ваше сиятельство! Признаюсь, я обвинил Хотека, чтобы он взял назад свой ультиматум. Ведь что-то же надо было делать…

– Отдавайте письмо! – закричал Певцов.

– Умоляю, выслушайте меня! – быстро заговорил Иван Дмитриевич, прижимая рукой карман, где лежало злополучное письмо. – Я уже напал на след настоящего убийцы. Но чтобы схватить его, нужно время. День, может быть, или два. А Хотек дал вам сроку завтра до полудня. Что оставалось делать? Я же не о себе думал!

– Не о себе? – взвился Певцов. – А сколько ты хочешь содрать с Хотека за это письмо? Тысяч десять?

– Господи! – чуть не плача, сказал Иван Дмитриевич. – Да я его хоть сейчас порву. На ваших глазах.

– Только попробуйте! – пригрозил Шувалов.

– Опомнитесь, ваше сиятельство! Что вы делаете? Не берите пример с Хотека, вы видели, чем это кончается… Клянусь, я найду убийцу!

– Вы будете молчать, – медленно проговорил Шувалов. – И получите Анну. С бантом. Ваш убийца нам ни к чему. Нам нужен Хотек. Поняли? И отдайте письмо.

Иван Дмитриевич оглянулся: в гостиную входили Рукавишников с адъютантом, за ними – незнакомый жандармский подполковник.

– Зейдлиц? – удивился Шувалов. – Что случилось?

Тот подошел к нему, о чем-то зашептал. Иван Дмитриевич расслышал: «Похоже, вы были правы…»

– И где он? – спросил Шувалов.

– У подъезда, в карете, – ответил Зейдлиц. – С ним капитан Фок.

– Рукавишников! Не выпускать! – приказал Певцов, заметив, что Иван Дмитриевич осторожно пятится к выходу.

Путь на улицу был отрезан, синие мундиры окружали со всех сторон: генерал, унтер-офицер и три офицера. Певцов приближался. Иван Дмитриевич сделал то, что пытался сделать Стрекалов, – как бы невзначай, рассеянным жестом опустил руку в карман и, не двигая ни плечом, ни локтем, не меняясь в лице, одними пальцами начал уничтожать проклятую цидульку, рвать, растирать в порошок. Шиш им!

Дверь в спальню была открыта, в голубоватом свете угасающего фонаря голые итальянки на картине совсем посинели. Зейдлиц с интересом разглядывал их озябшие прелести.

Певцов подступил вплотную:

– Письмо!

Иван Дмитриевич вытащил горсть бумажной трухи, кинул ему под ноги.

В наступившей тишине все вдруг заметили, что княжеские часы молчат; маятник висел неподвижно, стрелки показывали четверть первого и стояли уже два с половиной часа.

. Певцов ползал по полу, собирал обрывки, негодующе взывал к Шувалову, но тот не отвечал, с изумлением взирая на Ивана Дмитриевича. Изумление было так велико, что напрочь перешибало гнев, досаду, разочарование, все чувства. Чего он хочет? На что рассчитывает? Он был порождением хаоса, этот сыщик с нечесаными бакенбардами, понять его невозможно, и невозможно, казалось, от него избавиться, как нельзя пулей уложить пыльный смерч.

А Иван Дмитриевич, сам до смерти перепугавшись, в ужасе закусил кулак, и мелькнула безумная мысль, что стоит лишь чуть посильнее сжать челюсти, и с такой метиной его тоже могут обвинить в убийстве князя.

И совсем уж на краю сознания маячила еще одна мыслишка: хорошо было бы загнать письмо Хотеку, а деньги пожертвовать на воспитательный дом.

Князь фон Аренсберг, в прошлом лихой кавалерист и рубака, всегда гонял по Петербургу сломя голову на взмыленных лошадях, и это доставляло ему наслаждение, но Хотек, не любивший быстрой езды, считал ее тяжкой обязанностью посла великой державы. Жители столицы должны видеть его вечно спешащим и тревожиться, спрашивать друг друга: что случилось? Лишь на прием во дворец он следовал неторопливо, степенно, опасаясь чрезмерной спешкой уронить достоинство своего императора.

Сейчас вокруг было пусто, глазеть и тревожиться некому, но кучер, одолев дремоту, по привычке пустил лошадей вскачь. На отвратительной мостовой карету швыряло вверх, вниз, опять вверх и вбок. Безлюдный, запорошенный снегом – в апреле-то! – ночной город каменным кошмаром проносился мимо. Хотек глядел в окошко. Потом, вспомнив про кусок кирпича, влетевший в карету возле Сенного рынка, глубже откинулся на сиденье.