Зэками не рождаются - Южный Александр. Страница 49

— Что вы от меня хотите?

— Полы мыть будешь?

— А кто вы такие?

— Сейчас узнаешь, кто мы такие.

Самолюбие не позволило Борису сдаться, упираться или подымать шум. Не говоря ни слова, он спокойно оделся и вышел. Но то, что он увидел, когда его завели в сушилку, превзошло все его ожидания. В каждом углу стояло по двое ребят с сапогом в руке, держа его за голенище.

«Бить будут, — пронеслось молнией в голове Узбека. — Хоть бы нож какой-нибудь был». В надежде схватить что-либо тяжелое, он стал озираться по сторонам. А к нему уже приближались с разных углов, размахивая тяжелыми коваными сапогами, восемь человек со зловещими ухмылками от предвкушения получить садистское наслаждение.

— Ну что, не будешь мыть полы? — истерично закричал один из них, по всей видимости, главшпан, кряжистый и смуглый, чем-то смахивающий на негра, зэк, и, не дожидаясь ответа, опустил со всей силы на голову Узбека сапог, но Погорелов ожидал этот удар. Он мгновенно перехватил лопарь [133] и что есть силы выдернул его из рук «негра», как он окрестил смуглого.

В ту же секунду Узбек дико вскрикнул от нестерпимой боли — на его голову и тело сразу одновременно опустилось несколько пар сапог.

— А-а-а! — бешено орал Погорелов. Удары сбили его на землю, но он упал, ухитрившись согнуться в клубок и обхватить голову и лицо руками, а озверевшие с пеной на губах зэки все били и били Узбека с каким-то остервенением и садистским упоением. Удары лопарей, касаясь тела, гулко издавали звук, словно это было вовсе и не тело, а какой-то топчан, из которого усердно выбивали пыль палками.

Узбек потерял сознание. Очнулся он на койке — вся голова и лицо его были в шишках, тело неимоверно ныло. Боли были нестерпимыми, особенно когда приходилось кашлять или переводить дыхание — видимо, ребра получили трещины.

— Так, почему лежим? — подошел к нему завхоз как ни в чем не бывало. — Подъем уже был, а то живо в изолятор отправим.

Превозмогая боль, Погорелов оделся и отправился на работу.

На промзоне его встретили настороженно, но бугор [134], взглянув на Бориса, все понял. Он пожалел Бориса и не стал загружать его работой.

Работа была не сладкой. Надо было оттаскивать тяжеленные резиновые пласты от станков и подавать пластмассовую крошку станочникам. Вонь от резины в цехе РТИ [135] стояла неимоверная. Это был какой-то особый, специфический запах, остро-удушливый, ядовитый.

Погорелову удалось найти около столярки двухсотмиллиметровый гвоздь. Он втихаря наточил его и отшлифовал шкуркой до блеска.

Обернув гвоздь тряпкой, он спрятал его под рукав.

В пять часов начали запускать в жилзону.

— Что случилось? — спросил Узбека молодой контролер, увидев его синее лицо. — Подрался?

— Да нет, вчера упал со шконки.

— Понятно, — криво ухмыльнулся прапорщик. — Все вы так падаете. Ну что с ним делать? — обратился он к ДПНК [136].

Погорелов понял: его могут задержать, обыскать, отправить к куму для выяснения обстоятельств, а это не входило в его планы, и он состроил невинно-робкое лицо.

— Да пускай проходит, — пренебрежительно бросил ДПНК, а про себя решил: «Такой не способен, наверное, не то что зарезать, клопа раздавить побоится».

Не ужиная, он тут же с трудом вскарабкался на верхний ярус и через несколько минут отрубился, укрывшись с головой одеялом.

Разбудили его среди ночи: у койки опять стояли все те же мордовороты.

— Ну что, дружок, — насмешливо осклабился «негр», обнажив свои начищенные до золотого блеска рандолевые зубы [137]. — Пойдешь мыть полы?

— Я свое слово сказал, — едва шевеля опухшими губами, произнес Борис.

— Ну что же, тогда слезай, придется с тобой политико-воспитательной работой заняться, — ехидно процедил сквозь зубы «негр».

Погорелов с трудом слез со шконки и заковылял в сушилку.

По углам все так же стояли архаровцы с сапогами в руках.

Узбек понял: если он сейчас промедлит — ему хана. Он молниеносно выхватил гвоздь и со всей силы всадил его в ненавистное, оказавшееся столь податливым тело «негра», который медленно осел на землю. «Словно в масло вошел», — отметил про себя Узбек и кинулся к архаровцам. Увидев страшное от гнева лицо Бориса, все в панике кинулись врассыпную, но он успел достать одного, самого толстого, молодого парня, всадив ему гвоздь в правую ягодицу.

«Ну все, — подумал Узбек. — Сейчас новый срок припаяют». Но все обошлось наилучшим образом. Гвоздь, к счастью, не задел жизненно важные органы «негра». Он, видимо прошел вскользь, а Колобку наложили на задницу пластырь.

Завхоз, зная эффект бумеранга или палки о двух концах, не стал выносить сор из избы. Узбека оставили в покое.

Через пару недель, когда сошли все его синяки, он наведался к своему земляку. Санька-дед сидел на нарах до пояса обнаженный, сильный, мускулистый, и словно выставлял свое тело, украшенное цветными наколками, для обозрения. На правой руке была вытатуирована рюмка, из которой выглядывала полуобнаженная дева, держащая в одной руке карты, а в другой бутылку вина.

Внизу была надпись: «Вот что нас губит».

Рядом с ним сидело двое ребят, один из которых под гитару самозабвенно пел:

— А, Боря, проходи, землячок, — увидев Погорелова, приветливо замахал рукой Ростовский. — Почему не заходил?

— Да так случилось.

— Слышал, слышал про твои подвиги. Ну, чего замолчал? — обратился он к гитаристу.

Тот снова забренчал, но уже не так громко. — Почему сразу ко мне не пришел?

— Да, неудобняк было с такой мордой светиться, — ответил Узбек.

— Кстати, я все уладил. Больше к тебе никто не полезет, тем более что ты показал свои зубы. Молодец, здесь так и надо действовать.

Глава пятьдесят четвертая

Через несколько недель Осинин получил из Верховного Суда РСФСР отказ на свою жалобу. Но странное дело, он встретил этот удар судьбы спокойно, словно ждал подобной концовки. Можно было бы написать еще одну «жалобенцию» в Президиум Верховного Суда РСФСР, но уже в порядке надзора, а потом в Прокуратуру РСФСР вплоть до Генерального прокурора СССР по принципу «бумага все стерпит» и так далее до бесконечности.

Однако писать жалобу выше он почему-то передумал, решил повременить, тем более что узнал от местных ребят, что его потерпевший Харитонов скончался в больнице от спайки легких, которая образовалась вследствие ранения в левой стороне груди.

«Если бы Харитонов умер до судебного разбирательства от ран, приговор суда был бы намного суровее, — подумал про себя Осинин. — Стоит ли писать и добиваться справедливости, если в деле имеется труп? Но, с другой стороны, если разобраться, какое это имеет в сущности значение? Ведь у меня фактически самооборона. Я защищал свою жизнь от пьяных, которые к тому же, видимо, имели намерение меня ограбить, увидя на моем пальце массивный золотой перстень. Ведь мое лицо не футбольный мяч».