Дом веселых нищих - Белых Григорий Георгиевич. Страница 15

— Войдите.

Роман вбежал, захлопнул за собой дверь и остановился.

— А, именинник, — улыбнулся Тоффер. — Ну, что скажешь?

— Удирайте! — крикнул Роман.

Тоффер резко поднялся. Вскочили и остальные.

— Что ты мелешь? — строго спросил Тоффер.

— Не мелю! — крикнул Роман. — Ленка сказала. Ночью полиция с дворником придет обыск делать. Дворник сказал, что вы шпион.

Лицо Тоффера почернело, на лбу надулись складки. Товарищи молча переглянулись.

— А похоже на правду, — сказал один. — У них сейчас любимый прием: назовут шпионом — и каюк.

— Спасибо, Роман, — сказал Тоффер, гладя его по голове. — Теперь иди, веселись.

Пирушка уже не занимала Романа. Он сидел, тревожно поглядывая на дверь и прислушиваясь к малейшему шороху.

А гости все веселились. Изредка прикладывались к рюмкам. Но вот на кухне что-то грохнуло. Мать раскрыла дверь. Там стояли Тоффер с чемоданом в руке и его товарищи.

— Простите, — улыбнулся он, — зацепился за что-то.

— А вы куда?

— Товарищей приезжих надо пристроить. Но вы не беспокойтесь, — может быть, я сегодня и ночевать не буду дома.

— Как вам удобнее, — сказала мать.

Тоффер быстро оглядел комнату, отыскал глазами Романа, забившегося в угол, и кивнул ему. Роман ответил прощальным кивком. Один только он и знал, что Иван Иваныч, может быть, навсегда прощается с квартирой.

Поздно разошлись гости.

Роман лег, но уснуть не мог.

На него напал страх. Вдруг Ленка перепутала что-нибудь, и он обманул Тоффера.

За окном шумел дождь. А Роман все не спал, лежал и прислушивался к шорохам. От напряжения даже в висках стучало.

Но вот послышался звук голосов. По двору шли люди. Уже отчетливо было слышно, как много ног ступает по ступенькам лестницы.

Роман лежал не дыша.

В дверь застучали. Стучали громко, но никто не проснулся. Стук повторился. Кто-то за дверью выругался.

— Кого еще несет, чума их возьми, — заворчал, просыпаясь, дед.

Приподнялась бабушка. Вскочила мать. Зажгла свечку и, накинув юбку, подошла к дверям.

— Кто там?

— Откройте, Любовь Никифоровна, — раздался голос старшего дворника. — Полиция здесь.

— С нами крестная сила! — забормотала бабушка, побелев и часто крестясь.

Дед кряхтел и, сидя на кровати, равнодушно чесал спину. Мать, волнуясь, отдернула задвижку. Тотчас же вошли два городовых, пристав и дворник.

— У вас проживает Иоганн Ян Тоффер? — спросил пристав.

— Проживает, — сказала мать.

— Покажите комнату.

Мать, перепуганная, молча провела людей через кухню. Роман, замирая от возбуждения, приложил ухо к стене.

Вот все остановились перед дверью. Сильный рывок потряс стены квартиры. Это открыли дверь. Минуту стояла тишина, потом послышалась ругань пристава.

— Да его нет… Где он?

— Не знаю, господин пристав, — бормотала перепуганная мать. — Вечером ушел и не приходил.

Пристав долго ругался. Успокоившись, велел всем ложиться и гасить свет, а сам, оставив в засаде городовых, ушел. Городовые долго ворочались в темной комнате, после затихли.

Утром в квартире все было спокойно.

На дверях комнаты Тоффера висела большая красная печать. Роман долго в щелку рассматривал комнату Тоффера. Все было на месте, и даже скрипка, как всегда, висела на стене, завернутая в коричневую тряпку. Только хозяина не было.

Вдруг Роман что-то вспомнил и кинулся к своему ящику. Минуту торопливо рылся и извлек со дна книжку.

— Книгу забыл отдать Ивану Ивановичу. Стало стыдно. Как будто украл.

С того дня, как Тоффер дал книгу, она лежала на дне ящика даже не разрезанная. С книгой Роман сел к окну, твердо решив прочесть ее. Открыл первую страницу. В углу заметил надпись чернилами и радостно рассмеялся.

На обложке крупными, аккуратно выведенными буквами стояло:

ГОРОДСКОЕ ТРЕХКЛАССНОЕ

В ПЕРВОМ КЛАССЕ

Рамы наглухо закрыты. Начисто вымыты стекла, и от этого особенно ярко блестят стекающие по ним дождевые капли. Они ползут сперва медленно, делая неожиданные зигзаги, потом, сорвавшись, стремительно сбегают вниз, оставляя на стекле серебристую рваную цепочку мелких водяных крупинок.

От дождя неясный, ровный шум. Дождь звенит по стеклам, шелестит по наружной стене. Дрожь пробирает при одной мысли, что теплая стена комнаты с выцветшими ласковыми обоями с другой стороны сейчас холодна и набухает холодным дождем. На столе коптит пузатая керосиновая лампа. Аська сидит у стола, что-то вышивает. Поблескивает на пальце медный наперсток. Аська теперь совсем заважничала. Весной она кончила школу и уже второй месяц работает в типографии ученицей-приемщицей.

В углу сидит Колька в зеленом служебном кителе с блестящими пуговицами. Колька рисует.

Роман не видит рисунка, но знает, что это немцы — в касках, со штыками.

Последнее время с Колькой опять что-то случилось. Он подолгу молча сидит, уставившись в одну точку. Иногда встряхнется, вздохнет и опять задумается.

Роман уверен, что Колька опять что-нибудь затевает. Но что?

Посреди комнаты мать раскладывает грязное белье. В ночь стирать будет.

На сундуке сидят Настасья Яковлевна и бабушка. Настасья Яковлена поминутно прикладывается к табакерке и звонко чихает, вспугивая тишину. Она еще больше потолстела, обрюзгла.

За стеной новый жилец — маклак с рынка — дребезжит тихонько на балалайке и пьяным голосом гнусит:

Маруся, ты Маруся,

Тебе семнадцать лет.

Чего же ты скрываешь

Таинственный секрет!

— Да-а, дела, — вздыхает дед.

Колька перестает рисовать, поднимает голову и долго глядит в потолок. О чем он думает?

— Ну, а Александр-то пишет? — спрашивает Настасья Яковлевна, поправляя свой кроваво-красный повойник.

— Пишет, — говорит мать. — На прошлой неделе письмо прислал. В Галиции стоят, местечко какое — забыла. Пишет, что ничего, да уж какое там…

— Чтоб не волновалась, — говорит бабушка. — А где же там ничего, господи! Небось жмется в шинелишке…

— Ну, даст бог, вернется, — говорит Настасья Яковлевна.

Дождь шелестит за окном. Ползут без конца капли. Роман от скуки следит за ними и думает о ребятах. С наступлением осени развалилась дружная компания. Спиридоновы готовились в школу и по целым дням зубрили таблицу умножения. Женька тоже готовился в школу. Ему купили ранец, и он уже успел похвастаться. И Степка будет учиться.

Один Васька слонялся по двору, ничего не делая, да Роман все ожидал, когда мать выберет свободный день и отведет его в школу. Но матери все некогда.

Вот и сейчас она идет в прачечную на всю ночь.

Собрав белье, она связывает его в узел, потом, накинув платок, оглядывает комнату: не забыла ли чего.

Настасья Яковлевна вдруг тоже начинает суетиться.

— Ах ты, как засиделась! Пойдем, что ли? Дотащу узел-то до прачечной.

Мать берет корзину с дровами, Настасья Яковлевна — узел с бельем и лампу. Роман закрывает за ними дверь на задвижку. В квартире становится еще тише. Бабушка молится богу.

Сестра за занавеской спать укладывается. Один Колька сидит за столом. — Да-а, дела, — кряхтит дед.

Он, уже раздетый, сидит в нижнем белье на кровати, свесив ноги. Почесываясь, лениво разговаривает сам с собой:

— И что, в самом деле, сцепились? Хлеба, что ли, мало? Или земли не хватает? Эх, кабы мне волю, взял бы я этого Вильгельма, чума его возьми…

Бабушка, кончив шептать молитвы, раздевается, расчесывает жидкие волосы и, кряхтя, лезет под одеяло.

— Ложись ты, долбыня! — прикрикивает она на деда. — Долбит, долбит, из пустого в порожнее переливает… И ты бы ложился, — обращается она к Кольке. — Нечего зря керосин-то палить…

За стеной шуршит неугомонный дождь, шипит и потрескивает фитиль в лампе.