Прощание славянки - Южный Вадим. Страница 37

После гибели Андрея мы ни разу не были на его могиле. Сначала потому что Татьяна ждала ребенка, и я боялся за нее. Потом, потому что малыш был слишком маленьким, и мы хотели, чтобы он немножко подрос. Общая боль сблизила нас с Татьяной, и я вдруг понял, что она мне не безразлична, и когда Андрюшеньке исполнился год, рана после смерти Андрея на сердце немного зарубцевалась, я спросил ее:

— Татьяна, извини, может быть, я слишком рано об этом спрашиваю, но я хочу, чтобы мы с тобой расписались. Чтобы Андрюшенька рос с отцом. Чтобы усыновить Игорька. И вообще, потому что люблю тебя.

Она не удивилась. Она подошла ко мне, взяла мою руку в свои ладони и прижала ее к губам.

— Ген, я тебе слишком многим обязана, чтобы отказать. У меня нет на это права. Но что самое главное, — ты мне тоже нравишься….

Так вот и сложилась наша семья. Необычная семья. Мы были ближе друг к другу, и дороже, чем в обычной семье. Нас сплачивала любовь, дружба и кровь — и этот сплав был крепче любой стали, потому что в нем не было места лжи, предательству и недоверию.

Потом была долгая и нудная беготня по различным инстанциям, сбор огромной кипы различных справок и рекомендаций для усыновления Игорька. Ремонт его комнаты. Устройство его в школу. Но эти мучения были ничто по сравнению с той радостью, которую испытали мы, когда Игорь вошел в наш дом. Это было ничто по сравнению с тем, что я испытал, когда в школе Игорь с гордостью сказал, показав на меня — мой папа. Когда Андрейка произнес свое первое слово, и оно было — папа. И когда мы вчетвером гуляли на улице.

И острая боль пронзила мне сердце, когда Игорь твердо сказал, что он будет поступать в суворовское военное училище. Как отец. Как дядя Андрей. Что он тоже будет кадетом. Все кричало во мне: «Нет!», но я понимал, что не смогу переубедить его, и не имею на это морального права. Боже мой! Неужели для него понятия — дружба, Родина, честь, тоже будут превыше всего?

Сейчас же мы вчетвером дружной семьей ехали в гости к бабушке. К бабушке, которая даже не подозревает, что у нее есть такой красивый и прекрасный внук. Которая не знает, что у нее теперь такая большая и дружная семья.

Мы приехали рано утром в небольшой городок М-ск, высадились с поезда и взяли такси. Я назвал адрес, таксист сразу загнул цену, видимо раза в два превышающую обычную и когда я согласно кивнул, распереживался, что мог бы запросить и больше.

Мама Андрея жила в обычной старенькой пятиэтажной хрущевке. Мы позвонили в обитую дерматином дверь, и она распахнулась почти что сразу, как будто нас ждали. На нас спокойно и внимательно смотрела маленькая сухонькая пожилая женщина, с горькими складками морщин у глаз и рта.

— Вам кого?

— Мы к вам, Ирина Владимировна, — неловко улыбнулся я, — не знаю, слышали ли вы обо мне, я с Андреем учился в училище, потом служил с ним в Туркмении, затем….

— Вы — Геннадий! — всплеснула она руками, — Заходите, что же вы у порога стоите!

Она схватила наши вещи, стараясь помочь нам занести их, и не зная как еще услужить. Достала кучу стареньких детских книжек для Андрейки и Игоря. Потом побежала на кухню, и скоро по квартире поплыл запах свежеиспеченных блинов.

Пока она накрывала стол, мы смотрели альбом с фотографиями. Альбом лежал на столе, и сразу чувствовалось, что его отсюда не убирают. Я понял, что мама Андрея до сих пор каждый день живет памятью о сыне, каждую свободную минуту разговаривая с ним. Боже мой, сколько слез хранил в себе этот старенький альбом, сколько обращений к богу и проклинаний его. Мы листали альбом и у Татьяны в глазах стояли слезы. Везде был Андрей. Она протянула мне детскую фотографию Андрея, где он был запечатлен в возрасте двух лет, и я поразился их сильному сходству с сыном.

Потом мы сели за стол и Ирина Владимировна расспрашивала меня про мою жизнь, где я работаю сейчас, и как мне нравится работа. Я отвечал, а сам не мог собраться с мыслями, чтобы выложить ей все.

В разговоре она постоянно упоминала Андрея, что он делал и как говорил. В глазах стояла не утихающая боль и когда она начала жаловаться, что так и не женила его и осталась без внуков, я перебил ее.

— Ирина Владимировна, вы только не пугайтесь, и не волнуйтесь, — она испуганно замерла, внутренне сжавшись, и я продолжил, — есть у вас внук.

Она недоверчиво смотрела на меня, в глазах читался вопрос: как и где?

— Вот он, — я взял Андрейку на руки, — сын Андрея — Андрейка.

И тут она поверила. Такими вещами вообще не шутят, а сходство сына с внуком было поразительное. Она заплакала, упала на колени, затем крепко обхватила его руками и прижала к себе. Андрейка ничего не мог понять, лишь с удивлением смотрел на эту плачущую тетю. Татьяна встала со стула, по ее лицу бежали слезы. Она подошла к матери Андрея и обняла ее с Андрейкой. Две женщины рыдали, и в их плаче была вся наша жизнь и вся вселенная, — горечь и боль утраты, любовь и ненависть, жажда жизни и смерть, вера и разочарование, надежда и отчаяние.

Мы сидели с Игорем на диване, сжав зубы, ведь мужчины не плачут, ведь слезы не красят солдат. Но, наверное, что-то попало в глаза, потому что нет-нет, да кололо их, выдавливая у нас скупые мужские слезы….

Эпилог.

До наступления Нового года осталось пять минут. После новогодних праздников я со своим отрядом уезжаю на замену в Чечню. А сейчас сижу один в арендуемой мною холостяцкой квартире и медленно напиваюсь. Я ни с кем не захотел разделить этот Новый год. Моя профессия — война. Я согласен с Андреем, что у нас одна жена — смерть. И чувствую, что в этом году пришел мой черед жениться. Слишком уж я зажился на этом свете. Поэтому отверг все предложения о совместной встрече Нового года. Чтобы потом не мусолили мои последние слова, сказанные по пьянке.

Я слушаю, как по телевизору президент нашей великой страны в своем новогоднем обращении рассказывает сказки о том, как хорошо начал жить народ в его правление. Как еще лучше заживет в следующем году. Я оглядываю нищенскую обстановку снимаемой квартиры и согласно киваю головой человеку, который не родился президентом, а стал им вследствие всеобщего заблуждения.

Наливаю себе полстакана водки, чокаюсь с экраном телевизора:

— Не дрейф, Вовка, поднимешь ты нам зарплату или нет — неважно. Мы служим не тебе, а Родине. И служим не за деньги. И Родину мы не предадим и не продадим никогда. Как в песне поется: «Нас не надо жалеть, ведь и мы никого не жалели…. Нам досталась на долю нелегкая участь солдат»….

Я заливаю в себя водку и сразу плыву. Когда забили кремлевские куранты, поднимаю голову и сквозь пьяный угар вижу, что напротив меня сидят Максим с Андреем. Максим смотрит серьезно и укоризненно, а Андрей как всегда насмешливо и презрительно.

— Мужики! Вы живы? — по моим щекам текут слезы, и я проваливаюсь в глубокий сон… Мы молодые, в курсантской форме, бежим кросс. Генка отстал где-то сзади, а я пытаюсь догнать Максима с Андреем — и не могу. Они уже приближаются к финишу под нестареющий гимн армии и офицерам — марш «Прощание славянки». И я боюсь, что не успею догнать и никогда их больше не увижу…