Мы пришли с миром - Забирко Виталий Сергеевич. Страница 16

— Разногласия на сексуальной почве! — неожиданно выпалила она.

Кажется, я покраснел.

— Это в каком же смысле?

— В самом что ни на есть прямом! — нимало не смущаясь, заявила Оксана. — Я сказала, что отобью тебя у нее и буду с тобой жить!

Меня будто обухом по голове ударили. Сидел пришибленный, втянув голову в плечи и оторопело уставившись в голубые глаза Оксаны. Мамины глаза. Язвительная улыбка исчезла с ее лица, смотрела она прямо и открыто, и было непонятно, искренне она говорит или в очередной раз проверяет меня на вшивость.

«Созрела девочка...» — глупо отметило сознание. Почему-то представилось, что на моем месте сидит Мирон. Тот бы не растерялся и сразу скомандовал: «Тогда раздевайся».

— Мое мнение по этому вопросу тебя не интересует? — тихо спросил я.

— А ты что, не согласен? — все с той же откровенной прямотой выпалила она.

— Милая дочка, не гожусь я на роль любовника Лолиты...

— Не называй меня дочкой! — вспылила она, и, кажется, это было сказано искренне.

— А другого места в моем сердце для тебя нет, — спокойно, пытаясь вразумить ее, сказал я. Получилось высокопарно, но как уж получилось.

— Это почему же?

Не знаю, что Оксана задумала, правду ли говорила или хотела зло подшутить надо мной, но сейчас мои слова оскорбили ее.

— Потому что я люблю твою маму.

— Любовь... — зло фыркнула Оксана. — Понапридумали... Секса тебе недостаточно?

Я горько усмехнулся детской наивности и ничего не ответил. От моего насмешливого взгляда по липу Оксаны пошли красные пятна. Она вскочила, бросилась в прихожую и начала поспешно одеваться. Затем до меня донеслось: «У, козел...», и входная дверь хлопнула с такой силой, что на кухне задребезжала посуда.

Лучше бы она разбилась вдребезги, все на душе было бы легче... Потому что черепки от моей так и не состоявшейся семейной жизни уже не склеить.

Я неподвижно сидел на стуле, тупо вперившись невидящим взглядом в стену, и в голове не было ни единой мысли. В душе царила пустота, и было так тоскливо, что ничего не хотелось. Даже вешаться.

Поэтому, когда почувствовал, что кто-то теребит меня за штанину, ничуть не удивился. Равнодушно повернул голову и увидел у своих ног отчаянно жестикулирующего Буратино.

— Ты был здесь? — спросил я его.

Буратино перестал жестикулировать, внимательно посмотрел на меня стеклянными глазами, беззвучно зашевелил челюстью, затем кивнул.

— Все видел, все слышал?

Он опять кивнул.

— Тогда какого рожна тебе надо!!! — заорал я, вскочил со стула и хотел изо всей силы пнуть деревянную куклу. Так, чтобы она врезалась в стену, разлетелась в щепу, а стеклянные глаза брызнули мелкими осколками. Однако Буратино ловко увильнул, нога попала в пустоту, и я, не удержав равновесия, рухнул на пол.

Кажется, я заплакал. Не помню точно, потому что меня одновременно захлестнули безмерная ярость и опустошающая беспомощность, и я не мог адекватно оценивать ситуацию. А потом наступила апатия. Полнейшая.

Я лежал на полу, глазной нерв регистрировал, как вокруг меня мельтешит, теребит за одежду, жестикулирует деревянная кукла с длинным острым носом и улыбкой до ушей, но мозг никак на это не реагировал. Затем Буратино куда-то исчез, временно наступил умиротворяющий покой и для тела, и для глаз... А потом на голову плеснулась волна ледяной воды.

Меня подбросило, словно пружиной. Я сел, ошарашенно замотал головой, рукавом вытирая мокрое то ли от слез, то ли от воды лицо. Соображалось туго, как после похмелья, но я более-менее пришел в себя.

Буратино стоял напротив, смотрел снизу вверх, держа в руках большую, чуть ли не с него, алюминиевую кружку.

— Что тебе надо? — натужно, с трудом ворочая языком, спросил я.

Он поставил кружку на пол, беззвучно задвигал челюстью, зажестикулировал, указывая то на меня, то на лоджию.

— Не понимаю, — помотал я головой. В голове шумело, в глазах рябило, как в телевизоре, включенном на пустой канал.

Буратино отбежал к лоджии и, приглашая, замахал рукой.

— Хочешь, чтобы я пошел за тобой?

Он быстро закивал и скрылся на лоджии.

Я тяжело поднялся и на ватных ногах последовал за ним. Никогда не боксировал на ринге, но мне казалось, что именно так чувствуют себя боксеры после тяжелейшего нокаута. Разница лишь в том, что мне не челюсть своротили, а душу вывернули.

Когда я вышел на лоджию, Буратино уже стоял на верстаке и держал в руках карандаш. Увидев меня, он начал, как ломом, долбить карандашом верстак. Держал он карандаш как-то странно, и когда я присмотрелся, то понял, что пальцы у него вывернуты в противоположную от ладони сторону.

— Ты неправильно держишь карандаш, — сказал я и показал, как у человека сгибаются пальцы.

Буратино страшно рассердился на замечание, задвигал челюстью, завращал глазами и снова с удвоенной силой принялся долбить верстак. Только тогда я наконец обратил внимание, что стучит он по карандашной надписи, оставленной вчера.

«Придумай вместо этой безделушки такое устройство, чтобы я мог говорить».

«Только над этим все время голову ломал!» — чуть не вырвалось у меня, но я промолчал и принялся усиленно растирать виски. Задачка еще та! На электронном уровне для искусственного интеллекта эту проблему вроде бы решили, но вот для механической куклы... Кто мог подозревать, что у нее может проявиться интеллект?

И все же задачку я решил буквально сразу. Точнее, не решил, а нашел выход из ситуации, чтобы отвязаться. Сел на стул, достал из ящика верстака пищик, которым пользуются актеры кукольного театра, подложил под язык и пропищал:

— Такое устлойство устлоит?

Вынув пищик изо рта, я положил его у ног Буратино.

— Только не знаю, как ты будешь дуть в него.

Буратино отшвырнул карандаш в сторону, внимательно посмотрел на пищик, на мой рот и снова на пищик. Затем наступил на него ногой, и пищик неожиданно завибрировал.

— Пловелка свука — лас, два, тли...

«Что ему стоит ветер устроить...» — ошарашенно подумал я, и в памяти всплыло, как куклы на стене качались от непонятного сквозняка.

Буратино сбросил с себя безрукавку, схватил пищик, повернул голову на сто восемьдесят градусов и, вывернув руки, вставил его в щель в спине, где раньше была «хохоталка». Затем снова надел безрукавку, вернул голову в нормальное положение и посмотрел на меня.

— Стластвуй, папа Калло! — с чувством сказал он и неожиданно добавил совсем уж фривольным тоном: — Хы-хы, ха-ха, хи-хи!

— Здравствуй, сынок, — улыбнулся я и впервые не обиделся на прозвище. Происходящее напоминало кукольный спектакль — только кукловода я не видел. — Что скажешь?

— Отклой яссик велстака, папа Калло!

Глаза блестели, рот до ушей улыбался вечной улыбкой, и сейчас он был чрезвычайно похож на настоящего Буратино, который принес папе Карло золотой ключик.

Я выдвинул ящик и увидел пачку стодолларовых банкнот и шесть спичечных коробков со стеклянными глазами. Денежное дерево в Стране Дураков плодоносило не золотыми монетами, а зелеными ассигнациями.

— А где поленья? — машинально спросил я, мгновенно догадавшись, что все это означает.

— Под велстаком! — жизнерадостно сообщил Буратино.

Я заглянул под верстак и обнаружил аккуратную поленницу древесины разнообразных пород из коллекции географического факультета университета. На некоторых чурбачках сохранились наклейки инвентарных номеров.

— А зачем нужны необычные породы дерева? Это важно?

— Не-а! Так полутсилось. Вассны гласа, а в остальном устлоит любой неодусевленный мателиал. Но ты ведь кукол только из делева делаес?

— Из любого достаточно пластичного материала, — возразил я. Готовность куклы отвечать на вопросы обнадеживала. — А деньги откуда?

Однако рано радовался.

— От велблюда! — неожиданно парировал Буратино, и в его тоне послышались знакомые нотки. — Хы-хы, ха-ха, хи-хи!

— А вот хамить не надо, — строго сказал я.

Вид дергающейся на верстаке веселой куклы никак не ассоциировался с пришельцами, тем более агрессорами. Слишком долго я проработал в театре и настолько привык к двигающимся и разговаривающим куклам, что оживший Буратино представлялся мне персонажем, которого и поучить не грех.