Слишком много привидений - Забирко Виталий Сергеевич. Страница 39

— Привет! — жизнерадостно воскликнул он, захлопывая дверцу. — Я как раз к тебе шел, вдруг вижу, ты в машине.

На «вольном художнике» была все та же джинсовая безрукавка, но чистая, выстиранная, опрятная. Да и сам он изменился — постригся, побрился и выглядел посвежевшим, довольным жизнью.

— Привет… — пробормотал я. Не настолько близко мы знакомы, чтобы вот так беспардонно вторгаться ко мне в автомобиль.

Но Куцейко, похоже, был иного мнения.

— Твоя тачка? — по-свойски спросил он, оглядывая салон..

— Как тебе сказать…

— Хороша! — прицокнул языком Куцейко.

— Каким образом тебе удалось разглядеть меня сквозь тонированные стекла? — спросил я, чтобы увести разговор от скользкой темы.

— Каким? Ну ты даешь! — несказанно удивился Шурик. — Ты меня чуть не сбил! Иду я спокойненько по тротуару, как вдруг машина с проезжей части сворачивает и тормозит буквально в нескольких сантиметрах от меня. Гляжу, а за рулем ты…

Сзади послышалось пиликанье клаксона.

— Поехали, — подсказал Куцейко, указывая пальцем на светофор. — Зеленый свет.

Объяснение «вольного художника», каким образом он рассмотрел меня сквозь тонированные стекла, было весьма незамысловатым — увидел, и все, но я уже привык ничему не удивляться. У меня были «мелкие бесы», у него — змея.

— Зачем я тебе на этот раз понадобился?

— Поговорить надо.

Я скосил глаза на Куцейко. Ожившая татуировка змеи, снова выглядевшая безобидной наколкой на голых руках, сильно преобразила его. И следа не осталось от замкнутости, настороженности, боязливости — рядом сидел уверенный в себе человек, спокойный и сосредоточенный. Отнюдь не по поводу своего алиби в погребке «У Еси» он хотел со мной говорить, здесь было что-то другое.

Внезапно я почувствовал, что за нами следят. Ощущение было такое, словно взгляд сверлит спину, и невольно по коже пробежали мурашки. Я глянул в зеркальце заднего вида, но, естественно, ничего подозрительного не обнаружил. Второй раз в жизни испытывал это чувство. Два дня назад ощутил нечто подобное в квартире Люси, когда мне показалось, что с экрана телевизора кто-то за нами наблюдает. Но тот взгляд был спокойным, беспристрастным, словно объектив телекамеры, в этом же ощущалось что-то недоброе, предвзятое.

Тряхнув плечами, я попытался избавиться от неприятного ощущения между лопатками, но это не помогло. Наблюдали за мной откуда-то со стороны, причем, как почему-то казалось, сзади и сверху, сквозь крышу автомашины. Если оттуда сделать фотографии, то я смотрелся бы в том же ракурсе, что и Куцейко на снимках Серебро у здания УБОП. От такого взгляда «из космоса» не уйти ни на какой скорости, да и водитель из меня аховый. Кому-кому, но не мне автогонки по переулкам устраивать в попытке оторваться от наблюдения. К тому же я вдруг понял, что эта попытка настолько же бесперспективна, как несбыточно и желание избавиться от «мелких бесов».

— В машине говорить будем, или как? — поинтересовался я у Куцейко.

— Вообще-то я рассчитывал на более обстоятельный разговор, — сказал Шурик. — У тебя время найдется?

Я вновь с любопытством глянул на него. Совсем иной человек расположился рядом со мной — «старый» Шурик Куцейко начал бы мямлить, канючить, заглядывать в глаза, хватать за руки…

— Найдется, — сказал я. — Ты обедал?

— Завтракал, — усмехнулся Шурик, намекая на время.

— А я нет. Предлагаю перекусить.

— Уговорил, — беспечно махнул он рукой, будто это я настаивал на разговоре.

Я свернул на бульвар Пушкина и припарковал машину на платной стоянке неподалеку от кафе «Баюн». А почему, собственно говоря, и нет? Вчера Долгушин здесь машину оставлял, значит, и я могу ее здесь бросить. Если вдруг начнется следствие, то сторож скорее припомнит примечательную личность Долгушина, чем мою. Лучшего места, чтобы оставить машину, и не придумать.

— Займи столик, — сказал Шурику, — а я сейчас.

Подождав, пока он отойдет от машины, я достал носовой платок и тщательно протер все места, к которым мы прикасались. Береженого бог бережет. Хотя для данного случая уместнее сказать: на Харю надейся, а сам не плошай.

В кафе, как всегда в это время, сидели два-три человека, но Шурик почему-то выбрал именно тот столик, за которым мы вчера беседовали с Серебро. Не. очень-то веря в случайное совпадение, я подошел, выдвинул пластиковое кресло, сел. На столе уже стояли две порции цыплят-гриль, бутылка кетчупа, тарелка зелени, тарелка с лавашем, кувшин пива, бокалы.

— Халтуру закончил? — спросил я, обводя взглядом стол.

— Нет! — рассмеялся Куцейко. — Бросил это дело раз и навсегда. Но деньги имеются.

Не став уточнять, откуда у него деньги, я подозвал официанта и заказал порцию креветок.

— Сигареты? — поинтересовался он.

—Да.

Через минуту на столе появились креветки, пачка «Camel», а затем официант выставил литровую бутылку водки.

— Вы вчера не допили, — многозначительно проговорил он. Я с нескрываемым удивлением уставился на официанта. Такого «сервиса» от него никак не ожидал.

— Спасибо… — неуверенно протянул я.

Официант с достоинством кивнул и удалился. Наверное, хорошо знал, кто такой Серебро, потому решил и ко мне проявить «должное» уважение. Но мне почему-то в это объяснение не верилось.

— Водку — с утра? — удивился Шурик.

— Не будешь? — спросил я, отодвигая тарелку с креветками на край стола.

Шурик проводил ее недоуменным взглядом.

—Нет.

— Значит, и я пас.

Куцейко налил в бокалы пива, мы выпили и принялись за еду. Я вновь, как вчера с Серебро, выбрал тактику молчания. Вначале выслушаю, чего хочет от меня Шурик, а затем буду говорить. Если решу, что стоит открывать рот.

— Наконец-то я понял, в чем состоит истинное предназначение художника! — патетично провозгласил Шурик. — И знаешь, кто мне помог?

— Кто?

— Она!

Шурик умильно посмотрел на раскрытую ладонь. Вытатуированная змея на мгновение приподняла голову, стрельнула трепещущим раздвоенным языком и вновь спряталась.

— Она, родимая! Я ведь как раньше думал? Самое главное для художника — выразить себя, выплеснуть свой внутренний мир на холст и выставить на обозрение. И все поймут мою гениальность. Вот, посмотри, моя первая выставленная картина.

Шурик небрежно бросил на стол старую, замызганную фотографию. Снимок был блеклым, любительским, сделанным в каком-то демонстрационном павильоне. На фоне громадной картины — не меньше чем два на три метра — стоял юный Куцейко. Худой, долговязый, бритоголовый, в неизменных джинсах и черном свитере, испачканном масляной краской. Лицо излучало отрешенную суровость непризнанного гения, взгляд туманен, погружен в себя, руки сложены на груди. Холст позади него был наполовину чист, наполовину заляпан килограммами бугристого ультрамарина, а из этой безжизненной бугристости смотрел на мир большой унылый глаз. Под картиной я с трудом разобрал название: «Самовыражение».

— Посмотрел? — Шурик забрал фотографию. — Так вот, все это фигня!

Я был абсолютно согласен с «вольным художником», но вслух высказываться не стал. Знал немножко их братию — подобное самобичевание требовало отнюдь не подтверждения, а опровержения и неумеренного восхваления гения художника. Я же врать не любил.

— Да, да, фигня! — настойчиво повторил Шурик и вдруг осекся, заметив движение в тарелке с креветками. Минуту он наблюдал, как с тарелки одна за другой с отчетливым хрустом исчезают креветки, затем осторожно поинтересовался: — Это… твое?

— Мое, — буркнул я, поливая кусок цыпленка кетчупом и отправляя его в рот. — Пальцами в него не тычь — откусит…

Мне вдруг отчетливо вспомнилась вчерашняя ночь, когда «грызун» двумя молниеносными укусами перегрыз горло Коровина. Я поперхнулся и с трудом проглотил кусок, запив его пивом. Хорошо, что желудок на этот раз не отреагировал.

— Твое… — с облегчением перевел дух Шурик. — Тогда понятно…

Я не стал интересоваться, что именно ему понятно. Вступать в разговор по-прежнему не хотелось.