Слишком много привидений - Забирко Виталий Сергеевич. Страница 59

Глава 21

«Войти в Интернет»… Хороший совет. И без подсказки краба с удовольствием так поступил бы, если б к компьютеру подпустили.

Раз за разом прокручивая в голове «разговор» с крабом на берегу озера, я все больше убеждался, что на самом деле никакого диалога не было. Даже если этот представитель членистоногих относится к сказочному семейству говорящих «золотых рыбок», в честь чего, спрашивается, ему давать такой совет? Скорее всего мое жгучее желание сесть за компьютер и необычное появление краба из вод озера переплелись в фантасмагорию, и сознание выдало желаемое за действительное. Согласно информации из моего дела, последние два месяца я не только и близко к компьютеру не подходил, но и всячески избегал контакта с вычислительной техникой, будто чего-то опасаясь. Не мог краб, сопровождавший меня во многих похождениях, дать такой совет. Явная неувязка.

На эту ночь я не получил снотворного, и мне не спалось. За окном рокотала гроза; шумя листвой, сыпал ливень, а за его завесой где-то неподалеку с неприродной методичностью била молния. Била в одно и то же место — надеюсь, в развалины виллы Популенковых.

Я лежал, уставившись в потолок, и в мыслях был далеко отсюда, с ностальгией вспоминая времена, когда ни сном, ни духом не знал ни о Популенкове, ни о Серебро, ни о группе «Кси», ни о пришельцах. Сидел за компьютером и разбирался с «посылкой» откуда-то из Юго-Восточной Азии под именем «Valtasar». Только опыт программиста удержал меня от того, чтобы раскрыть файл. Чутье не обмануло, файл оказался достаточно коварным вирусом, уничтожившим информацию с дисков у более чем миллиона пользователей, но в то же время весьма примитивно написанным. Мне потребовалось всего полтора часа, чтобы разобраться и создать против него защиту, поэтому воспоминание о своей удаче каждый раз согревало душу и поднимало настроение.

От приятных мыслей я расслабился и задремал. Блики молний, вспыхивавшие на стене квадратом окна, трансформировались в мигание дисплея компьютера, на котором разворачивалось действо трехмерной аркадной игры, напоминающей пресловутый DOOM. По бесконечному темному коридору, озаряемому вспышками блеклого света, на меня рывками стробоскопического эффекта надвигался огромный червь. Необходимо было стрелять, однако на панели экипировки игрока в окошке «ammo» светился ноль, и я мог только наблюдать. Из двери в стене коридора наперерез червю выскочил охранник с пистолетом, но выстрелить не успел. Червь плюнул парализующим облаком, и охранник замер на месте, покрывшись изморозью и сосульками. Червь приближался, вырастая в размерах, но чем ближе он подползал, тем призрачней становился. Очертания его тела размывались, и, когда он подполз к обрезу экрана, только дрожание воздуха указывало его местонахождение.

«Все, — с облегчением подумал я. — Сейчас последует кровавая вспышка на весь экран, а затем загорится надпись „Game over“…

Ничего подобного не произошло. Червь достиг экрана, прошёл сквозь него и, свесившись на пол, стал вползать в комнату.

Я вздрогнул и очнулся от дремы. Дверь в комнату была открыта, и под вспышки молний в нее призрачным ручейком мрака вливалась змея Куцейко. Была она почти невидимой, и ее очертания с трудом угадывались по редким блесткам чешуек — наверное, на достаточно большом расстоянии от реципиента, ей не хватало энергии, чтобы поддерживать свою видимость.

Край одеяла примялся под тяжестью невидимой змеи, зашуршали накрахмаленные простыни, и я почувствовал на лице слабое дуновение, а затем моего лба коснулся прохладный раздвоенный язык. Прикосновение было мимолетным и почти неощутимым, но мне показалось, что молния, в этот раз ударила не в дачу Популенковых, а полыхнула в голове. Я понял, чего хочет от меня змея Куцейко.

Не тратя попусту время на надевание халата, я перегрузил свое увечное тело с кровати в инвалидное кресло и выехал из комнаты вслед за змеей. В коридоре было темно — как в привидевшейся во время дремы компьютерной игре, он освещался только вспышками молний, долетавшими из оранжереи слабыми зарницами, — и мы продвигались очень медленно. Возле одной из дверей по левую сторону коридора я увидел статую завороженного гипнозом охранника — вопреки видению, ни сосулек, ни изморози на нем не было, лишь тускло блестели невидящие глаза.

С каждым пройденным метром очертания змеи становились все четче, и когда мы достигли нужной двери, змея, если так можно именно о ней сказать, обрела плоть и кровь. Очевидно, комната Куцейко находилась где-то неподалеку. Но не эта. И я, и змея знали, что скрывается за этой дверью и почему мы сюда стремимся.

Я подъехал к двери, дернул за ручку. «Закрыто», — мысленно сказал я змее, уже заранее зная, как поступит моя провожатая. Змея подползла ближе, подняла морду к замочной скважине, лизнула. Замок щелкнул, и дверь медленно распахнулась.

Окна комнаты выходили на центральную аллею Ботанического сада, там горели редкие фонари, и в их тусклом свете через полупрозрачные шторы я различил на столах силуэты двух компьютеров. Сердце бешено заколотилось. Вот он, предел моих мечтаний! Я решительно подкатил к одному из компьютеров, нащупал клавишу и нажал.

Загудел, набирая обороты, вентилятор, с характерным потрескиванием статического электричества включилась развертка дисплея, и он замигал голубым светом. Компьютер не успел еще загрузиться, как я почувствовал на лице слабое покалывание тысяч мелких разрядов, белесыми паутинками протянувшихся с экрана. Они накрепко приклеили меня к дисплею, и я как бы раздвоился: продолжая сидеть в инвалидном кресле возле включенного компьютера, был в то же время еще одним существом — клубком тончайшей паутины, опутывавшей большую сферу под названием Земля. И это мое второе «я», состоящее исключительно из нервных волокон, обладало сознанием ребенка и пыталось познать мир без посторонней помощи. Имея в памяти информационный багаж всего человечества, мое второе «я» тем не менее не умело им пользоваться. Человеческое сознание, на которое работает всего один процент мозга, понятия не имеет, каким образом остальные девяносто девять процентов обслуживают жизнедеятельность организма, управляя ростом и отмиранием клеток, следя за балансом обмена веществ, перекачкой крови, работой сердца, печени, воспроизводством красных кровяных телец… Но если человеческое сознание напрочь заблокировано от деятельности организма, то сознание всемирной компьютерной сети полностью владело информацией о том, что происходит в ней самой. Я «видел», как на паутине то и дело вспыхивали красные точки выходящих из строя носителей информации, но вместо них загорались десятки новых — паутина росла, сеть ее становилась гуще. Это было приятно, однако задумываться над процессом роста не имело смысла — он был естественен, как все в природе. Беспокоило нечто иное: черный налет на паутине в районе Алычевска. Он вызывал тянущую, изматывающую нервы боль. Словно ребенок вопреки запрету взрослых добрался-таки до спичек, зажег одну, а затем ткнул себе в палец.

И именно тогда, когда возникла эта ассоциация с ожогом, я вдруг понял, в чем состоит мое истинное предназначение. Страшная боль ударила в голову, отбросила от компьютера, и мне показалось, что я схожу с ума и навсегда теряю сознание. Теряю его в самом прямом смысле, будто вещь.

Дождь прекратился, вспышки молний уходящей грозы стали реже, раскаты грома глуше. Ветер стихал, и ветки канадской рябины уже не стучали в окно, а лишь изредка шлепали по стеклу мокрой листвой. По всему чувствовалось, что в природе готовились воцариться умиротворение и покой. Грозовой фронт снимал осаду с Алычевска, если не навсегда, то надолго.

Мгновение назад я сидел в инвалидном кресле у компьютера, а теперь снова лежал на койке в ставшей уже привычной комнате административного здания Ботанического сада. Странно, но телепортация представлялась абсолютно нормальным явлением — я знал, как это делается, и ничего удивительного в ней не находил. Чувствовал себя абсолютно здоровым, голова была необычно ясной. Память возвратилась, причем восстановилась в своем абсолютном значении. Теперь я мог с кристальной четкостью представить любой момент своей жизни, начиная с первого дня появления на свет, — то, чего обычно не помнит ни один человек. Но и это было не все. Память человека Романа Челышева была лишь песчинкой в громадном бархане знаний, обрушившихся на мое сознание. Впрочем, бархан — это не совсем точно. По объему — да, но не по строению. Знания не были хаотичным нагромождением разрозненных, никак не связанных между собой песчинок, наоборот, представляли собой плотно упакованные компактные блоки со строгой систематизацией. И пусть я еще не умел пользоваться этой библиотекой, но был уверен, что со временем обязательно научусь. Пока же я узнал главное — что происходило со мной последнее время и чем я стал. Но ни радости, ни сожаления по этому поводу не испытал. Горечь. Вот то основное чувство, которое превалировало над всем. Я чувствовал себя так, как чувствовал бы себя на моем месте любой убежденный материалист, которому просто и доходчиво, как дважды два — четыре, доказали существование бога. Практически так все и обстояло, за исключением того, что мне доказали существование не мифического существа, поисками которого человечество беспрестанно занимается со времен неолита, а реального бога, которого мы сами создали на свою голову.