Цунами - Задорнов Николай Павлович. Страница 97

«Дианы» больше не существовало.

В деревне за горячим чаем Путятин сказал капитану:

– А мы, господа, должны вспомнить судьбу Лаперуза. Нам больше ничего не остается!

– То есть… Строить судно?

– Да!

Прискакал на коне Эгава Тародзаэмон. Он все время следил с берега за ходом судна.

– Я видел гибель «Дианы»… – сказал он, войдя и поклонившись.

– Что же, господин дайкан, в нашем положении нельзя падать духом. Мы решили строить новое судно, – сказал ему Путятин.

Эгава притих. Переводчик подробно пересказывал ему все, о чем стал говорить адмирал.

– Это очень приятно слышать, – сказал наконец Эгава, – только, пожалуйста, напишите все, что вам нужно. Составьте список всего, что вам для постройки судна потребуется. И мы вам все это предоставим! – подняв голову и глядя адмиралу в глаза, сказал он.

Разговор происходил на соломенных матах, где уставшие, разутые офицеры сидели, просунув ноги под низенькие столики.

– Идея, кажется, находит отклик! – сказал Лесовский. – Это уж совсем недурно.

Но адмирал так привык к отказам японцев, что не верил ушам своим и слушал настороженно.

– Нужен лес. Нужны пильщики и плотники. Нужно железо. Нужны кузнецы. Нужна медь. Ведь медь у вас очень дорога. Пожалуйста, имейте это в виду. Список нужных вещей мы составим вам. Я прикажу своим людям сделать из дерева образцы, которые надобно будет впоследствии отковать из меди.

– Пожалуйста, напишите в списке, сколько и какого надо леса и какие вещи из меди и какие вещи вам надо сделать из железа, – ответил Эгава. – Да, пожалуйста, представьте рисунки, если возможно, и укажите, что должны сделать мы и сколько и каких мастеров мы должны прислать в помощь вам.

– Когда, вы полагаете, это можно сделать?

– Да это как можно скорей надо сделать!

– Мы можем образцы сделать хоть завтра. Даже сегодня.

– Это будет хорошо.

Эгава прибыл с кавалькадой конных самураев. Один из них обратил на себя внимание Сибирцева, устало сидевшего со всеми вместе за чашкой чая, пока дайкан говорил с адмиралом. Конь у этого японца был высок, как и у самого Эгава. Всадник ловко соскочил с седла. На нем были сапожки, какие носят американские ковбои, и шпоры. Алексею Николаевичу показалось, что и седло на коне совершенно не такое, как у японцев.

Возбуждаясь быстро и преодолевая усталость, Сибирцев вскочил и подошел к коню.

– Что за седло! – воскликнул он. – Настоящее кавалерийское! Из блестящей кожи, со стременами. Коре ва… [97] – заговорил он по-японски, обращаясь к хозяину коня и показывая на седло.

– Don't try to speak japan, [98] – ответил японец на английском языке.

– O-o! It's wonderfully! [99]  – удивился Алексей Николаевич.

Так вот откуда у Эгава невиданная среди японцев посадка в седле и манера скакать повсюду на коне и так быстро отдавать распоряжения…

– Yes, I am american, [100] – пояснил японец, потуже запахивая короткое красное кимоно, похожее на ковбойскую рубашку с отворотом. Он достал из кармана брюк серебряный портсигар и предложил табак.

– I don't smoke. Many thanks, [101] – ответил Сибирцев.

Тогда японец достал дагерротип, изображающий мексиканца в шляпе, увешанного оружием.

– Кто это? – спросил Сибирцев.

– Я сам! В Америке! – резким тенором воскликнул японец и поднял руку с вытянутой ладонью над головой.

Накахама знал, что находится в исключительном положении. Его, единственного из простолюдинов, за всю историю Японии, принял сам сиогун, ныне покойный, такое любопытство разобрало Верхнего Господина, когда дошли до него рассказы японца, прожившего годы в Америке. Все же, чтобы закон исполнялся и считалось бы, что сиогуна этот бывший рыбак, простолюдин не увидел, перед троном были повешены тонкие бамбуки, вроде занавеса, через который все было видно.

Первый в истории страны американский японец, стараясь как можно точнее отвечать на вопросы Верхнего Господина, смотрел на него, как полагается при разговоре, зная от американцев, что тут бояться больше нечего.

Так и получилось. За все проступки его не наказали, а отпустили с похвалами. Поэтому теперь Накахама море по колено. Он учил дайкана Эгава скакать по-испански, и, пока еще не было указа, запрещающего ему говорить с иностранцами, он осмелился встретиться с ро-эбису как бы вдруг. Он жил у Эгава как за пазухой, на всем готовом, но поговорить там по-английски не с кем. Он только начал учить сына Эгава и самого дайкана.

Алексей Николаевич и японец Накахама назвали себя и пожали руки.

Вышел Хори и позвал американца, тот просил Сибирцева извинить его и пошел в дом, но вскоре вышел.

– It's Tokkaido Road, [102] – показал он на узкую дорогу, идущую между деревенскими садами. – And no permission for foreiners… to come. It's only… – Он засмеялся, закидывая голову, и хлопнул Сибирцева по плечу: – Monkey business! [103]

Он птицей вскочил в седло, натянул поводья и, дав коню шпоры, галопом умчался куда-то по дороге, ведущей к горам.

– Какие чудеса! – сказал Алексей Николаевич и подозвал Можайского. – Ты видел японца? Говорит по-английски! И уверяет, что нам нечего опасаться, если не будет позволения возвратиться по Токайдо к нашему лагерю.

– Так это Токайдо?

– Да.

– Вот это?! Впрочем, знаешь, дорога отличная, утрамбованная, только узка.

– Что ты хочешь, здесь деревня. Вот пойдем в лагерь, там посмотрим, какова дорога за околицей.

– Ты думаешь, есть у них околицы? Но как же Эгава? Не притянут его к ответственности за такого американца?

– Видно, он нужный человек.

– Может быть, такой же изобретатель, как Александр Федорович?

Можайский вздрогнул. Что толку в его изобретениях! Ничего не применимо, что не придумаешь! Никому пока не нужно!

С утра Эгава строжайше допрашивал в Иноура лодочников, как смели они бросить «Диану» и разбежаться.

– Из-за этого погибло судно!

– Путятин смотрел на Фудзи и сам махнул рукой и велел всем разбегаться! – ответил отец Хэйбэя и добавил, что вчера все японцы хвалили его и восхищались, какой Путятин умный.