Первое открытие [К океану] - Задорнов Николай Павлович. Страница 52

Тряся седеющей головой, Литке стал прощаться. Он поцеловал Невельского. Одно лишь огорчало адмирала — что Невельской рвется к решению политических вопросов и не хочет заняться на Востоке неторопливой и основательной, чисто научной деятельностью, подобно Крузенштерну, Беллинсгаузену и другим ученым старшего поколения. Это было неприятно Литке, и он беспокоился за судьбу пылкого ученика. Он не понимал теперешней молодежи, которая не хотела жить так, как требуют условия времени. И он советовал Невельскому действовать осторожно не только в Европе, но и на Востоке.

Адмиралы простились, перешли на пароходик «Фонтанка». Из высокой трубы, торчавшей чуть не вровень с мачтой, повалил дым, машина заработала, раздался свисток, и адмиральская «Фонтанка», оставляя за собой полукруг пены, быстро пошла от «Байкала». Литке и Гейден ушли в Петергоф.

A на другой день к «Байкалу» подошел пароход «Ладога». Сухой и высокий князь Меншиков поднялся по парадному трапу. Команда и офицеры выстроились на палубе.

Капитан встретил князя рапортом.

— Жаворонки запели? — спросил его Меншиков.

Жаворонками во флоте назывались боцманские дудки. Когда на спущенном судне раздавался их свист — весна начиналась для моряков.

— Покажите мне, за что я плачу деньги финским судостроителям, — бубнил князь.

Меншиков с видом знатока обошел корабль, постукивая время от времени пальцами по обшивке палубных надстроек.

— Инструкцию получили? — спросил он, оставшись с Невельским в каюте.

— Так точно, ваша светлость!

— На опись заливов и бухт юго-восточного побережья?

Речь шла об инструкции, которую Невельскому дали в Главном морском штабе. В ней ни словом не было упомянуто об описи Амура. Но Невельской надеялся, что Муравьев исхлопочет ему право исследовать устье реки.

— Я надеюсь также побывать южнее, — твердо сказал он.

— Люди стремятся в кругосветное за выслугой, а вам нужда в такую даль идти за разжалованием, — полушутя ответил Меншиков.

— А помнишь, я тебе жаловался, что у меня все время болели лошади, — дружески заговорил князь.

Невельской все это уже слышал.

— Ты видел когда-нибудь на бегах моего Громобоя?

— Так точно, ваша светлость! — отвечает Невельской.

— Прекрасная лошадь!

— В... в... ваша светлость, — немного заикается Невельской.

— Я все знаю, знаю и сочувствую тебе, понял тебя отлично. То, что ты говоришь, — хорошо. Но помни, что мы назначили тебя не учредителем Географического общества в Камчатку, а командиром кругосветного корабля. В Петропавловск ты должен доставить провиант и пушки. Люди там вечно голодают, как уж у нас повелось повсюду на Крайнем Востоке. Климат там жесток, требует особых сил от человека. Ведь мы за эту нужду и голод платим там чиновникам лишними чинами и деньгами. Простой матрос от голода там мрет, а чиновник за это считается героем и получает наградные.

Невельской ответил, что был на мануфактурной фабрике, смотрел, как прессуются материи и шитые изделия для транспортировки. Он не стал говорить, что его надоумили купцы и шкипера в Кронштадте. Тогда явился на склады и заявил, что у них должен быть пресс. Вахтеры прежде клялись, что нет такого, но пресс нашелся. И нашлись хорошие рогожи. В Кронштадте предупредили, что на складах обмеривают и обвешивают, даже сам адмирал Фаддей Фаддеевич советовал все проверять, не веря слову.

— Мне нужно было определить пространство в кубической мере, знать вес груза и вычислить центры, чтобы нам не хватить горя в океане. Я не мог на приемку груза назначить никого из офицеров. Они были разосланы мной повсюду и наблюдали за приготовлением вещей на верфях, а также в Колпино, в Петербурге и Кронштадте. Ижорские заводы изготовляли инструменты по списку. Капитану некогда? Привыкли к этому. Почтенные вахтеры этим пользуются. А после, при сдаче, несчастный капитан, попавший к ним в лапы, — разделывайся! Вот их пословицы: «Ведь это в Камчатку и в Охотск!» У них всегда сардонический ответ: «Вас не первого отправляем». Я им: «Там же люди!» А седой, почтенный Кригер смотрел с удивлением, какие, мол, люди!

— Я же написал тебе. Неужели они не послушались?

— Да, только с помощью вашей светлости... Комиссар Кригер и господа Авенинов и Бедрицкий потом даже благодарили меня. А я их. И мы простились друзьями.

— Ну, короче, центры теперь у тебя на месте? Кстати ты простился со Львом Алексеевичем? Он желал тебя видеть перед отходом.

— Никак нет, ваша светлость!

Меншиков удивился.

— Ах да... Его не было это время. Жаль. У него могли быть важные поручения.

Оставшись в салоне капитана, Меншиков сказал строго:

— Я объясню графу Льву Алексеевичу, что ты был по службе в отъезде. Но знай, что Перовский у нас самая большая пушка.

Невельской это знал.

— Граф ныне присматривает и за Дубельтом, — сказал князь многозначительно, — хотя тот по случаю киевского дела и чувствует себя на вершине. Лев Алексеевич может то, чего никто не может!

«Странные какие-то напоминания о Льве Алексеевиче и его людях! При чем тут Дубельт? — подумал Невельской. — Вот личность, которая меня никогда не интересовала».

— Лев Алексеевич покровитель Даля [133] и хочет быть покровителем Литке тоже... Географическое общество бедствует, он намерен позаботиться о нем. Умно это, ничего не скажешь. Он бы хотел еще открыть ученые общества, да не все ученые согласны. Перовские на столбовой дороге, и я думаю, Василий Алексеевич в Хиву еще дойдет... Их направление — на Азию, чем они встали Карле поперек горла. Ты учился с Бутаковым [134]?

— Да... С Алексеем... Их всего пять братьев, и все моряки.

— Алексей Бутаков нынче исполняет поручение не менее важное, чем то, которое я назначил тебе. Это тайна, но скажу тебе, что он будет производить опись Аральского моря.

Через полчаса «Ладога», оставляя пену за кормой, пошла в Петергоф, белые дачи и дворцы которого чуть виднелись среди лесов на берегу.

— Все пароходы идут в Петергоф, Геннадий Иванович, — как бы между прочим пробормотал молодой штурманский офицер Попов, — возят адмиралов, а мы идем в кругосветное под парусами!

Невельской взглянул на штурмана, но ничего не сказал. «Вот тебе и первое проявление! А говорят, скромнейшие штурмана — из „простых“.

— Что-то мне князь про Дубельта напомнил, — сказал Невельской своему старшему офицеру. — Бог знает, как понять... Считаются наши министры, как бояре. Но не тем, кто ближе к государю. А у кого агенты лучше...

«Но почему так сказал Меншиков? Неужели и у меня на корабле будет шпион? Весьма возможно! Кто? Офицеры — старые сослуживцы. Двое назначены по протекции... Штурманы? Но нет! Bce мои офицеры — благородные люди!»

...Невельской возвращался пешком из управления порта. Солнце весело сверкало на плещущихся волнах. Вдали видна стенка военной гавани и на ней часовой с блестящим на солнце штыком. Дальше море, и там синие пенные валы.

Капитан идет, чувствуя, что полон сил, добился своего, мир открыт, надо только помнить и не упускать из памяти все заботы. Он знал, что памятлив. Литке говорил про него, что он неустанен, как машина, и точен, как часовой механизм.

А родной брат — пьяница. Двоюродный — Никанор — служака. Мать владела большим поместьем в глуши. В гневе и горячности, бывало, секла крепостных. Но мать ведь мать. Только что написал ей. Она его отправила в корпус в детстве... Раннее детство прошло в той среде: среди родни и простого народа. Он не собирался отрекаться от своих, но и мириться нельзя. Он знал по себе, что можно при желании всего добиться от себя и от другого, нужна лишь цель и знания.

И вот он идет, тонкий, торжественной походкой моряка на суше, легкий, и, как всегда, все думает и думает, чуть подняв голову, словно слушая советы ангелов. Человек-машина, готовый к новым бесконечным испытаниям, впитавший множество впечатлений и мыслей, пропитанный своей идеей до мозга костей. А там — другие народы, другой мир...