Симода - Задорнов Николай Павлович. Страница 32

– А если так, то можно ли, Евфимий Васильевич, мне получить мою долю?

– Зачем тебе? Куда ты денешь столько рису?

– Голодным детям, Евфимий Васильевич! А то японец объяснял, что у него нет ничего, кроме воды, и что он хочет троих младших убить, чтобы не мучались голодом. Жалко смотреть...

– Детям? – спросил Путятин.

Тень прошла по его лицу. Он вспомнил про своих детей. Конечно, его аристократические, английские дети, переехавшие в Россию на время войны, живут на всем готовом, у них все в изобилии. Они обеспечены и сейчас, хотя и не в Париже, где семья его почти всегда, а в деревне Пшеничище, под Новгородом, в его имении, куда жена с детьми уехала на время войны из Парижа. Но ведь они вдали, давно не видят отца. Мало ли что может с детьми случиться. Ведь это дети! Мои дети! Болезни, разные неожиданности... Каждый миг может таить опасность. Ему показалось, что если он сейчас не поможет японским детям, то бог ему не простит. Это судьба послала Букреева. Все дети наши!

Мать у детей Евфимия Васильевича прекрасная, заботливая и честнейшая женщина, никогда не оставит их без присмотра. Но ведь дети! Мало ли что непредусмотренное может случиться. Боже, спаси нас, прости и помилуй, спаси несчастных и голодных детей всюду! Путятин вспомнил детей в голодных семьях своих крепостных крестьян. Если бы для них в эту годину войны принес бы кто-то из амбаров их помещика-адмирала по мешку муки! Молиться надо, а не обольщаться никакими дипломатическими переговорами и открытиями. Стыдно нам гордиться, важничать всю жизнь, когда народ наш так беден, темен. Первая, кому он поверил, была жена-англичанка. Она сказала, приехав в Россию, что на такой земле и с такими крестьянами доходность может быть гораздо выше, но надо сделать людям лучше жизнь. «Вы плохо содержите свой народ...» Может быть, хотела сказать: «как скотов»? Как, бывало, немцы говорили: «Русский – свинья». А потом еще добавляли: мол, что же вы хотите хорошего от такого народа... Но Мэри сказала, как и у них в Англии народ грабил хлебные магазины. Люди пели песни и шли под суд и в тюрьмы за хлебный каравай для детей... Она рассказала, что это не раз видела сама и знает, и не хотела бы такой же судьбы на своей новой родине русским детям, и не хотела бы, чтобы ее дети жили всю жизнь на пороховой бочке среди бедности.

Граф Нессельроде положил Путятину возглавить посольство. Не только из-за того, что Путятин опытный моряк. Граф надеялся, Путятин служил в Англии, женат на англичанке, знает Европу. Из-за того, что Путятин женат на англичанке, только поэтому назначен послом. Граф уверяет – нельзя почти никому из природных русских давать поручения в другие страны. Обязательно надерзят, или сплохуют, или выскажут что-то такое, к чему сердце дипломатов других государств не лежит, или проявят напрасную жестокость и заносчивость, не могут удержаться от хвастовства о своей великой родине. Однако если окажутся хороши, умны – еще хуже.

Евфимий Васильевич всматривается не только внутрь самого себя, но и в японскую жизнь, и в самих японцев, и ему хотелось бы сделать что-то очень человечное для этого народа, но не пустое, а коренное, основательное, – может быть, такое, что не сразу будет оценено, за что ему не будет признания и не дадут награды. И чего уж никак не ждет от надежного англомана глава правительства империи. Поэтому могущественный и грозный адмирал Путятин покорно и терпеливо слушал сейчас своего нижнего чина.

«Если благополучно я вернусь к своим детям, то никогда не забуду бедных в Хэда. Перед смертью завещаю хотя бы несколько сот золотых рублей бедным детям деревни Хэда, пусть отвезут их в Японию мои дочери... Так я скажу дочерям!» Адмирал и сам никогда и нигде не видел такой бедности, как здесь. Неужели прав Гошкевнч, он уверяет, что для устрашения народа здесь уничтожаются и вымариваются целые семьи...

– Японец живет около нашей площадки. Он пиленый лес охранял у купца, и тот платил ему три чашки риса в день на всю семью. Теперь мы взяли и лес, и амбары...

– Возьми, Букреев, мешок рису и отнеси голодным детям. Да объясни японцу, чтобы никогда не убивал их. Сумеешь объяснить?

– Да, это сумею...

– Слава богу! Поди к подшкиперу и скажи, что я велел выдать тебе мешок риса. Если не поверит, пусть придет ко мне. Благослови тебя бог, Василий, на доброе дело... Но что же ты будешь есть сам, если тебя упрекнут товарищи, что отдал свой рис?

– Я на рыбе, ваше превосходительство!

– Где же ты возьмешь рыбу?

– Нам дают, когда улов. Японцы без риса не могут, как мы без хлеба. А я не могу без рыбы. А от риса я откажусь.

– Да, я тоже мало риса ем... Ступай. Да тебя никто не спросит и не упрекнет. Будешь есть рис, как все.

Когда Вася шел от адмирала, он заметил, как мелькнуло что-то между могилами, – может быть, какой зверь? Букреев заглянул за памятник. Там лежал маленький человек. Матрос потянул его.

– Ну, брат, здорово...

Оказался Земляной Паук, который рылся на корабле в вещах матросов и которого Василий ударил ремнем. Теперь Паук оказался у храма, где жил адмирал и где охрана стоит внутри и снаружи. Матрос взял его за ворот и вывел.

– Что ты делал во дворе?

Маслов, выслушав рассказ товарища, сказал, что тоже знает этого японца. Он приходил в детской одежде в лагерь, но его опознали и вытолкали.

«Наверно, Киселев его выследил, – подумал Букреев. – Это нашла коса на камень!..» Вася подумал, что японцы без шпионажа не могут жить, как без воздуха, и дело это, видно, налажено и в Хэда как следует, и тут все за всеми записывают. Пока наши еще не научились, не слышно как-то, и ни на кораблях доносчиков нет, ни в кают-компании, ни в кубриках.

Слух о том, что Букреев вывел шпиона со двора храма Хосенди, разошелся среди матросов. Караульные, стоявшие у входа в храм и у ворот, сами все видели и рассказы эти подтвердили. Матросы полагали, что, может быть, готовился поджог храма, где живет адмирал.

Утром Васе достался чужой правый сапог. Левый свой, а правый кто-то стибрил, но оставил другой, и странно – в нем меньше дыра, чем во взятом. Это просто счастье! Большей радости он и не желал. Сапог почти новый! Конечно, вода пройдет, но все же не так... Ноги мокрые у всей команды. Чих, сип, кашель стоят днем и ночью в бараках.

– А если хозяин найдется? – спросил кто-то из товарищей.

– Кто тут найдется, в такой кутерьме...

– Что это за мешок ты везешь, Букреев? – спросил боцман, когда пошли на баркасе.

– Это овес для адмиральских лошадей, – ответил Василий.

Боцман смолчал, чтобы не показывать собственной неосведомленности. Иван Терентьевич сделал вид, что ему и это известно и он удовлетворен ясным ответом. Но матрос Соколов удивленно спросил:

– Что же это за лошади?

– Как что за лошади? Пасутся неподалеку от стапеля, только в другом распадке. Адмирал собирается верхом, в Симоду. Ему японцы не могут подобрать носилок по размеру, а ему надо ехать подписывать договор. Он хочет верхом, а то пешком далеко, сто верст, идти четыре дня. Самурай привел ему лошадей из столицы сюда.

– Уж не знаю!..

– Мало ли что ты не знаешь!

Разговор пошел о том, что действительно лошади у японцев есть, а они носят чиновников на руках для замедления жизни, хотят побольше забот, затруднений. Коров имеют, но не доят их, молока не пьют, а пашут на коровах и полагают, что для счастья не надо спешить. У здешнего самурая есть корова, а он запрягает ее вместе с ослом, когда едет по делам.

Янка Берзинь при этом смущенно молчал. Что-то он скрывал. Парень кровь с молоком, румян, а на тех же харчах, что и все.

Помянули, что у самурая, кажется, есть где-то лошади в тайге, может быть, табун. Оттуда их и прежде выводили, когда надо было отправлять гонца со срочной депешей в столицу. Гонец из чиновников наряжался в особый костюм, как чучело. Оказывалось, что японцы умеют ездить верхом.

– Всё умеют! – сказал Василий.

Лодка подошла к площадке, где часть горы убрана, забиты сваи и заложен фундамент стапеля. Множество японских рабочих укрепляют берег, выкладывают каменную стену ниже стапеля. Матросы ставят столбы для обширного распиловочного сарая, а японские плотники выпиливают и вытесывают множество разнообразных деталей для стапеля. Пока все работали на воздухе, без крыши.