Рославлев, или Русские в 1812 году - Загоскин Михаил Николаевич. Страница 6

…которая и в древни времена Прелестными была обильна и славна.

Одни исполненные томности черные глаза ее напоминали еще об этом давно прошедшем времени и дозволяли иногда молодым поэтам в миленьких французских стишках, по большой части выкраденных из конфектной лавки Молинари, сравнивать ее по уму с одною из муз, а по красоте – со всеми тремя грациями.

Комната, в которой Рославлев нашел хозяйку дома, освещалася несколькими восковыми свечами, поставленными в прозрачных фарфоровых вазах, и ярким огнем, пылающим в прекрасном мраморном камине. На круглом столе из карельской березы стоял серебряный чайный прибор; перед ним на диване, покрытом богатой турецкой материею, сидела княгиня Радугина, облокотясь на вышитую по канве подушку, украшенную изображением Азора, любимой ее моськи, которая, по своему отвратительному безобразию, могла назваться совершенством в своем роде. Возле окна, закинув назад голову, сидел на модной козетке [9] один из домашних ее поэтов; глаза его, устремленные кверху, искали на расписном плафоне [10] комнаты вдохновения и четвертой рифмы к экспромту, заготовляемому на всякой случай. У камина какой-то худощавый французской путешественник поил с блюдечка простывшим чаем толстого Азора, а подле дивана один из главных чиновников французского дипломатического корпуса, развалясь в огромных волтеровских креслах, разговаривал с хозяйкою.

– А, здравствуйте, mon cousin! [11] – сказала Радугина, разумеется по-французски, кивнув приветливо головою входящему Рославлеву. – Не хотите ли чаю?

– Нет, княгиня, я не пью чаю после обеда, – отвечал Рославлев, садясь на один из порожних стульев.

– Я вас целый век не видала. Уж не прощаться ли вы приехали со мною?

– Вы отгадали. Я завтра еду.

– За границу?

– Извините! в Москву, а потом в деревню.

– В деревню! Ах, как вы мне жалки!.. Asopt vieris ici, mon ami!.. [12] Он вас беспокоит, monsieur le cornte? [13]

– О, нет! напротив, княгиня! – отвечал путешественник. – Il est charrnant! [14] Пей, мой друг, пей!

– Итак, вы едете завтра, mon cousin? Когда же вы воротитесь?

– Не знаю; но, верно, не прежде моей свадьбы.

– Ах, боже мой! представьте себе, какая дистракция! [15] Я совсем забыла, что вы помолвлены. Теперь понимаю: вы едете к вашей невесте. О, это другое дело! Вам будет весело и в Москве, и в деревне, и на краю света. L'amour embelit tout [16].

– Жаль только, – перервал путешественник, – что любовь не греет у вас в России: это было бы очень кстати. Скажите, княгиня, бывает ли у вас когда-нибудь тепло? Боже мой! – прибавил он, подвигаясь к камину, – в мае месяце! Quel pays! [17]

– Что ж делать, граф! – сказала с глубоким вздохом хозяйка. – Никто не выбирает себе отечества!

– Да, сударыня! – подхватил дипломат. – Если б этот выбор зависел от нас, то, верно, в России было б еще просторнее; а во Франции так тесно, как в Большой парижской опере, когда давали в первый раз «Торжество Траяна»!

– И когда сам Траян присутствовал при своем торжестве, – прибавил путешественник.

– Скажите, mon cousin, – сказала Радугина, – ведь вы женитесь на Лидиной?

– Да, княгиня.

– На той самой, которая прошлого года была в Париже?

– То есть на ее дочери.

– Надеюсь, на старшей?

– Да, княгиня, на старшей.

– Ее, кажется, зовут Полиною? Charmante personne! [18] О чем мы с вами говорили, барон? – продолжала Радугина. – Ах, да!.. Знаете ли, mon cousin! что вы очень кстати приехали? Мне нужна ваша помощь. Представьте себе! Monsier le baron [19] уверяет меня, что мы должны желать, чтоб Наполеон пришел к нам в Россию. Боже мой! как это страшно! Скажите, неужели мы в самом деле должны желать этого? Рославлев едва усидел на стуле.

– Как, сударыня! – вскричал он…

– Да, да! Он мне это почти доказал.

– Pardon, princesse! [20] – сказал хладнокровно дипломат, – вы не совсем меня поняли. Я не говорю, что русские должны положительно желать прихода наших войск в их отечество; я объяснял только вам, что если силою обстоятельств Россия сделается поприщем новых побед нашего императора и русские будут иметь благоразумие удержаться от народной войны, то последствия этой кампании могут быть очень полезны и выгодны для вашей нации.

– Извините, барон, мое невежество, – сказал Рославлев, – я, право, не понимаю…

– Не понимаете? Так спросите об этом у голландцев, у всего Рейнского союза; поезжайте в Швейцарию, в Италию; взгляните на утесистые, непроходимые горы, некогда отчаяние несчастных путешественников, а теперь прорезанные широкими дорогами, по которым вы можете, княгиня, прогуливаться в своем ландо [21] спокойнее, чем по Невскому проспекту; спросите в Террачине и Неаполе: куда девались бесчисленные шайки бандитов, от которых не было проезда в Южной Италии; сравните нынешнее просвещение Европы с прежними предрассудками и невежеством, и после этого не понимайте, если хотите, какие бесчисленные выгоды влечет за собою присутствие этого гения, колоссального, как мир, и неизбежного, как судьба.

– Прекрасное сравнение! – воскликнул молодой поэт. – Какое у вас цветущее воображение, барон!

– Неизбежный, как судьба!.. – повторила почти набожным голосом хозяйка дома, подняв к небесам свои томные глаза. – Ах, как должен быть величествен вид вашего Наполеона!.. Мне кажется, я его вижу перед собою!.. Какой грандиозо [22] должен быть в этом орлином взгляде, в этом…

– Не глядите так высоко, княгиня! – перервал с принужденною улыбкою Рославлев. – Наполеон невысокого роста.

– Да, ростом он меньше вашего великого Петра, – сказал насмешливо путешественник.

– И ростом и душою! – возразил Рославлев, устремив пылающий взор на француза, который почти до половины уже влез в камин. – Если вы, граф, читали когда-нибудь историю…

– Fi, fi! mon cousin! [23] – вскричала Радугина, – вы горячитесь. Разве нельзя спорить и рассуждать хладнокровно?

– Вы правы, княгиня, – сказал Рославлев, стараясь удержаться. – Граф не может понимать всю великость гения, преобразователя России – он не русской; так же как я, не будучи французом, никак не могу постигнуть, каким образом просвещение преподается помощию штыков и пушек. Нет, господин барон! если мы и нуждаемся в профессорах, то, вероятно, не в тех, которых все достоинства состоят в личной храбрости, а познания – в уменье скоро заряжать ружье и метко попадать в цель. Позвольте вам напомнить, что в этом отношении Россия не имеет причины никому завидовать и легко может доказать это на самом деле – даже и победителям полувселенной.

Дипломат улыбнулся и, не говоря ни слова, вынул из кармана брауншвейгскую бумажную табакерку с прекрасным пейзажем. Попотчевав табаком Рославлева, он сказал:

– Посмотрите, как хорошо делают нынче эти безделки. Какой правильный рисунок!.. Это вид Аустерлица.

– Да, – отвечал спокойно Рославлев, – я видел почти такую же табакерку; не помню хорошенько, кажется, с видом Прейсиш-Ейлау или Нови. Она еще лучше этой.

Господин барон смутился и, помолчав несколько времени, сказал:

– Как жаль, что под Нови ваш Суворов дрался не с Наполеоном. Это был бы один из лучших листков в лавровом венке нашего императора.