Юрий Милославский, или Русские в 1612 году - Загоскин Михаил Николаевич. Страница 9

– Тьфу, батюшки! Смотри, пожалуй! никак я вздремнул!

– И верно, тебе померещилось что ни есть страшное? – спросил купец.

– Да!.. я видел и слышал сатану.

Купец перекрестился, работники его отодвинулись подалее от незнакомца, и все с каким-то ужасом и нетерпением ожидали продолжения разговора; но проезжий молчал, а купец, казалось, не смел продолжать своих вопросов. В эту минуту послышался на улице конский топот.

– Чу! – сказал хозяин, – никак еще проезжие! Слышишь, жена, Жучка залаяла! Ступай посвети.

Ворота заскрипели, громкий незнакомый лай, на который Жучка отвечала робким ворчаньем, раздался на дворе, и через минуту Юрий вместе с Киршею вошли в избу.

III

– Хлеб да соль, добрые люди! – сказал Юрий, помолясь иконам.

– Милости просим! – отвечал хозяин.

– Ах, сердечный! – вскричала хозяйка, – смотри, как тебя занесло снегом! То-то, чай, назябся!

– А вот отогреемся, – сказал Кирша, помогая Юрию скинуть покрытый снегом охабень.

– Да это никак боярин, – шепнула хозяйка своему мужу.

Скинув верхнее платье, Юрий остался в малиновом, обшитом галунами полукафтанье; к шелковому кушаку привешена была польская сабля; а через плечо на серебряной цепочке висел длинный турецкий пистолет. Остриженные в кружок темно-русые волосы казались почти черными от противоположности с белизною лица, цветущего юностью и здоровьем; отвага и добродушие блистали в больших голубых глазах его; а улыбка, с которою он повторил свое приветствие, подойдя к столу, выражала такое радушие, что все проезжие, не исключая рыжего земского, привстав, сказали в один голос: «Милости просим, господин честной, милости просим!» – и даже молчаливый незнакомец отодвинулся к окну и предложил ему занять почетное место под образами.

– Спасибо, добрый человек! – сказал Юрий. – Я больно прозяб и лягу отогреться на печь.

– Откуда твоя милость? – спросил купец.

– Из Москвы, хозяин.

– Из Москвы! А что, господин честной, точно ли правда, что там целовали крест королевичу Владиславу?

– Правда.

– Вот тебе и царствующий град! – вскричал стрелец. – Хороши москвичи! По мне бы уже лучше покориться Димитрию.

– Покориться? кому? – сказал земский. – Самозванцу?.. Тушинскому вору?..

– Добро, добро! называй его как хочешь, а все-таки он держится веры православной и не поляк; а этот королевич Владислав, этот еретик…

– Слушай, товарищ! – сказал Юрий с приметным неудовольствием, – я до ссор не охотник, так скажу наперед: думай что хочешь о польском королевиче, а вслух не говори.

– А почему бы так?

– А потому, что я сам целовал крест королевичу Владиславу и при себе не дам никому ругаться его именем.

Сожаление и досада изобразились на лице молчаливого проезжего. Он смотрел с каким-то грустным участием на Юрия, который, во всей красоте отвагой кипящего юноши, стоял, сложив спокойно руки, и гордым взглядом, казалось, вызывал смельчака, который решился бы ему противоречить. Стрелец, окинув взором все собрание и не замечая ни на одном лице охоты взять открыто его сторону, замолчал. Несколько минут никто не пытался возобновить разговора; наконец, земский, с видом величайшего унижения, спросил у Юрия:

– Скоро ли пресветлый королевич польский прибудет в свой царствующий град Москву?

– Его ожидают, – отвечал Юрий отрывисто.

– А что, ваша милость, чай, уж давным-давно и послы в Польшу отправлены?

– Нет, не в Польшу, – сказал громким голосом молчаливый незнакомец, – а под Смоленск, который разоряет и морит голодом король польский в то время, как в Москве целуют крест его сыну.

Юрий приметным образом смутился.

– Уж эти смоляне! – вскричал земский. – Поделом, ништо им! Буяны!.. Чем бы встретить батюшку, короля польского, с хлебом да с солью, они, разбойники, и в город его не пустили!

– Эх, господин земский! – возразил купец, – да ведь он пришел с войском и хотел Смоленском владеть, как своей отчиной.

– Так что ж? – продолжал земский. – Уж если мы покорились сыну, так отец волен брать что хочет. Не правда ли, ваша милость?

Лицо Юрия вспыхнуло от негодования.

– Нет, – сказал он, – мы не для того целовали крест польскому королевичу, чтоб иноплеменные, как стая коршунов, делили по себе и рвали на части святую Русь! Да у кого бы из православных поднялась рука и язык повернулся присягнуть иноверцу, если б он не обещал сохранить землю русскую в прежней ее славе и могуществе?

– И, государь милостивый! – подхватил земский, – можно б, кажется, поклониться королю польскому Смоленском. Не важное дело один городишко! Для такой радости не только от Смоленска, но даже от пол-Москвы можно отступиться.

– Я повторяю еще, – сказал Юрий, не обращая никакого внимания на слова земского, – что вся Москва присягнула королевичу; он один может прекратить бедствие злосчастной нашей родины, и если сдержит свое обещание, то я первый готов положить за него мою голову. Но тот, – прибавил он, взглянув с презрением на земского, – тот, кто радуется, что мы для спасения отечества должны были избрать себе царя среди иноплеменных, тот не русский, не православный и даже – хуже некрещеного татарина!

Молчаливый незнакомец с живостию протянул свою руку Юрию; глаза его, устремленные на юношу, блистали удовольствием. Он хотел что-то сказать; но Юрий, не заметив этого движения, отошел от стола, взобрался на печь и, разостлав свой широкий охабень, лег отдохнуть.

– А что, – спросил Кирша у хозяина, – чай, проезжие гости не все у тебя приели?

– Щей нет, родимый, – отвечал хозяин, – а есть только толокно да гречневая каша.

– И на том спасибо! Давай-ка их сюда.

– А его милость что будет кушать? – спросила заботливо хозяйка, показывая на Юрия.

– Не хлопочи, тетка, – сказал Алексей, войдя в избу, – в этой кисе есть что перекусить. Вот тебе пирог да жареный гусь, поставь в печь… Послушайте-ка, добрые люди, – продолжал он, обращаясь к проезжим, – у кого из вас гнедой конь с длинной гривою?

– Это мой жеребец, – отвечал молчаливый незнакомец.

– Ой ли? Ну, брат, какой знатный конь! Жаль, если он себе на какой-нибудь рожон бок напорет! Ступай-ка скорей: он отвязался и бегает по двору.

Незнакомый вскочил и вышел поспешно из избы.

– Что это за пугало? Не знаешь ли, кто он? – спросил земский у хозяина.

– А бог весть кто! – отвечал хозяин. – Кажись, не наш брат крестьянин: не то купец, не то посадский…

– Откуда он едет?

– Господь его знает! Вишь, какой леший, слова не вымолвит!

– Да! у него лицо не миловидное, – заметил купец. – Под вечер я не хотел бы с ним в лесу повстречаться.

– А какой ражий детина! – примолвил стрелец, – я таких богатырских плеч сродясь не видывал.

Между тем Алексей и Кирша сели за стол.

– Ну, брат, – сказал Алексей, – тесненько нам будет: на полатях лежат ребятишки, а по лавкам-то спать придется нам сидя.

– Молчи! будет просторно, – шепнул Кирша, принимаясь есть толокно.

Купец, который не смел обременять вопросами Юрия, хотел воспользоваться случаем и поговорить вдоволь с его людьми. Дав время Алексею утолить первый голод, он спросил его: давно ли они из Москвы?

– Седьмой день, хозяин, – отвечал Алексей. – Словно волов гоним! День стоим, два едем. Вишь, какую погоду бог дает!

– А что, вы московские уроженцы?

– Как же! мы оба с барином природные москвичи.

– Так вы и при Гришке Отрепьеве жили в Москве?

– Вестимо, хозяин! Я был и в Кремле, как этот еретик, видя беду неминучую, прыгнул в окно. Да, видно, черт от него отступился: не кверху, а книзу полетел, проклятый!

– Ему бы поучиться летать у жены своей, Маринки, – сказал стрелец. – Говорят, будто б эта ведьма, когда приступили к царским палатам, при всех обернулась сорокою, да и порх в окно!.. Чему ж ты ухмыляешься? – продолжал он, обращаясь к купцу. – Чай, и до тебя этот слух дошел?

– Не всякому слуху верь, – сказал с важностию купец.