Евпраксия - Загребельный Павел Архипович. Страница 25

Власть же может быть только одна. Двоевластие невозможно и нежелательно.

Вот почему или графский и баронский произвол, когда нет законов и нет народа единого, или папа с тысячами исполнителей своей воли и народом, объединенным самою верой, или… или император и при нем народ прочно сколочен воедино государством. Но как раз когда молодой король Генрих воевал с саксонскими баронами, в Риме умер папа Александр II и римский сброд выкричал папой пятидесятилетнего Гильдебранда, невзрачного сына плотника из Родоакума. Двенадцать лет просидел этот человек кардиналом в Латеране [6], сотрясал церковь, протащил на папский престол пятерых пап, пока сам не захотел управлять миром. Григорий VII вознамерился создать духовную империю. Он убедился, пристально всмотревшись в мир, что человек, ищущий правду, чтобы жить в правде, стремится к какой-то общности. И вот короли и императоры предлагают ему общность государственную. Но государства погибают, возникают снова, они неустойчивы, их непостоянство бросает тень вообще на властителей, а может, наоборот, ибо опираются на шаткие основания обычной жизни с ее повседневными нуждами. Церковь же способна подняться над всеми, предлагая для опоры бессмертную душу. Государственные мужи ведут преступный торг: жертвуют бессмертной душой взамен мирских возможностей. Нельзя получить на этом свете ничего, что не было б отобрано у кого-нибудь другого. Много забрать можно у того, кто сам владеет немалым. Так поступал император Генрих, собственно, еще не став тогда императором, раз не получил имперской короны от римского первосвященника, еще просто – король. Папа Александр был при смерти, а Гильдобранд тогда уже приказал (неслыханное ранее дело!) королю Генриху (пока еще не императору) явиться в Рим, чтоб отчитаться в своем поведении и оправдаться перед папским трибуналом, если сможет, очиститься от обвинений в симонии.

Избранный папой, Гильденбранд стал Григорием VII, он-то не ждал, как дотоле велось, утверждения императорского.

Он пишет испанским графам, что испанская держава с древних времен есть собственность святого Петра и принадлежит папскому престолу. Он пишет королю Венгрии, что и его государство есть собственность святой церкви с тех пор, как король Стефан передал все права и всю власть над своей церковью святому Петру. Он разрешает французам не подчиняться своему королю, если король не откажется от преступной симонии. Он зарится даже на Русь, "передавая" власть над нею киевскому изгнанному Изяславу – Дмитрию и его сыну при условии, что они станут ленниками папы. На юге он завязывает дружбу с Робертом Гискаром и норманнами, дав их завоеваниям апостольское благословение, которое должно было превратить насилие в право, грабеж – в закон. В Италии он делает своей приспешницей и любовницей Матильду Тосканскую – богатую молодую вдову, она станет со временем проклятьем для Генриха. Он добился власти над Сардинией и Корсикой. Вынудил чешского князя Яромира признать себя вассалом папы. Протянул руку к Анолии, добиваясь вознагражденья за свою помощь Вильгельму завоевателю, к Дании, Ирландии, Апулии и Калабрии, Купии и Провансу, Польше и Далмации, Хорватии и Арагону.

Сей злонамеренный папа мыслил одинаковость порядком, неподвижность – равновесием, дисциплину – гармонией и всеобщее угнетение – тишиною и миром.

Генрих, однако, не покорился Григорию – Гильденбранду. В своих письмах он разоблачал нечистые намерения Гильденбранда. "Твоя мысль, – писал он папе, – так испорчена застарелым безумием, что ты не обращаешь внимания ни на свои дела, ни на свои слова…"

И папа прибегнул к последнему средству. В соборе, одетый в понтификальные одеяния, окруженный двенадцатью прелатами по числу святых апостолов, держа в руках зажженную свечу, он стал на ступеньках большого алтаря в мрачной и угрожающей торжественности. Звучал медлительный напев псалма, раздавались легкие удары лишь по краю колокола все по одному месту. Папа поднял свечу. Под монотонный хор и колокольное бренчанье рек:

"Властью святой Троицы, святого апостольского престола, семи соборов и всей католической церкви королю германскому Генриху анафема!

Да будет он проклят со всеми, кто каким бы то ни было способом даст ему совет и помощь. Да будет проклят в доме и на дворе, в городе и в селе, на земле и на водах.

Каждому, кто вознамерится упрямо противоречить вере святого римско-апостольского престола, да будет анафема, маранафа, и да не почитается он христианином, а еретиком-прозимитом".

После чего папа погасил свечу и бросил ее прочь, как бы в знак того, что проклятый должен точно так же угаснуть в памяти церкви и людей.

Бремя папского проклятья слишком велико, чтобы его мог выдержать простой человек. Анафема провозглашена была всем сторонникам Генриха: епископам, баронам, просто знатным рыцарям. Но папе этого было мало: он не остановился перед отлучением от церкви самого императора.

Генрих метался, чтоб сбросить с себя тяжесть провинности, как волк – капкан. Пятьдесят пятый псалом: боязнь с дрожью пришла ко мне и покрыла меня тревогой.

От Генриха отвернулись все. Под страхом церковного отлучения боялись иметь с ним дело. Никто не хотел помочь. Он решил идти к папе (с женой и пятилетним сыном Конрадом!) зимой, за несколько дней до рождества, почти тайно, решил, потому что некому было об этой затее сказать. Другие отлученные, что спешили в Италию за прощением, не отваживались принять короля в свое общество. Генрих с большим трудом раздобыл средства на дорогу. Его сопровождал только безногий Заубуш. Даже шпильманы бежали от короля.

Зима в тот год была непривычно суровой. Начиная уже с дня святого Мартина, от ноября до самого начала апреля по Рейну, покрытому льдом, люди ходили. Во многих прирейнских долинах погибли виноградники, потому что вымерзли корни лоз. На пути в Италию Генрих отпраздновал рождество в Бургундии, в местечке Бизенцуне у графа Вильгельма, родича своей матери, которая, кстати, отреклась от сына и сидела в Риме возле Григория. В Бургундию пришлось свернуть из-за того, что герцоги Рудольф, Вельф и Бертольд на всех дорогах и горных проходах-клузах поставили стражу, чтобы перехватить короля и потащить в Аугсбург, где хотели низложить его. Из Бизенцуна Генрих отправился после нового года. В местечке Цинис его встретила теща Адельгейда Савойская со своим сыном Амадеем, в тех местах обладавшим большой силой и славой. Приняли они короля с честью, но согласились пропустить через свои владения не иначе как за плату – чтоб уступить им в Италии пять епископств, смежных с их землями. После долгих переговоров, потери времени и усилий ему с большим трудом удалось уговорить их снизить плату за проводы – довольствоваться одной бургундской провинцией. Зима, как сказано, была неимоверно суровой, и Гигантские горы [7], через которые неминуемо лежал его путь, с вершинами, спрятанными в тучах, так укрылись снегом и льдом, что ни на коне, ни пешком нельзя, оказалось, спуститься по скользкой отвесной крутизне, не рискуя сломать себе шею. А уже приближался день годовщины его отлучения. Если он до этого дня не освободится от отлучения, князья, по общему приговору, навсегда лишат его королевского сана. Генрих за высокую плату нанял проводников-горцев. Мужчины перебрались где ползком, где повиснув на плечах проводников. Королеву с женщинами, которые ей прислуживали, горцы посадили на воловью шкуру и так спускали вниз. Коней – одних стащили на веревках, других просто скатили, связав им ноги, по снежно-ледяному насту; большинство лошадей погибло и покалечилось, лишь немногих удалось переправить в целости и сохранности.

Генрих преодолел такие непроходимые кручи, что его появление в Италии произвело впечатление, будто он пал с неба. Слух об этом разлетелся повсюду, к нему со всех сторон начали стекаться крестьяне, горожане, графы и епископы, везде принимали его с подобающими почестями и собственными надеждами, за несколько дней вокруг Генриха собралось большущее войско, все считали, что король пришел свергнуть папу, и обрадовались случаю отомстить Григорию за бесчестья, за междоусобицы, за разбои и ссоры, вызванные им в Италии.