Час ворона - Зайцев Михаил Георгиевич. Страница 27

– Стас, ты чего смеешься? – Леха, подслеповато щурясь, озабоченно посмотрел на меня снизу вверх. – С тобой все в порядке?

– Ха!.. Ага! Со мной полный порядок! Мне только что отсрочил смертную казнь судья-шизофреник! Я в порядке! В полном! Все – о'кей!

– Не мельтеши, Стас. Толику вон хуже, чем тебе, боль приходится терпеть, а он не истерит, держит себя в руках.

– Толик уже закатил истерику... Прости, Толя, не хотел тебя обидеть.

– Ничего... проехали... – простонал Толик. – Ты прав, я сорвался... дурак!

– Ты не дурак, Толя! Дурак взял нас в плен! Шизик, блин, маньяк! У-у-у! Как я его ненавижу!!!

– Стас, успокойся, пожалуйста. – Леха надел очки, вытер платком вспотевшее лицо. – Он не шизик, он притворяется, чтоб казаться страшным, а охрана и Любка эта ему подыгрывают. На самом деле у них все скрупулезно продумано, все схвачено.

– А я думаю иначе! Блин! Какой бред, ребята, какой бред!

– Возьми себя в руки, Стас, соберись... – продолжил увещевать Леха, но я его перебил:

– Я собран, Леха! Я, как никогда, собран! Я просто злюсь, понял?! Мохаммед Али перед боями специально себя заводил, а мне не нужно заводиться, я сейчас и так заведен дальше некуда!

– Перед боями?.. – Лешка грустно улыбнулся. – Надеешься урыть китайца? Серьезно?

– Я что? Похож на сумасшедшего?

– Если откровенно, то похож.

– Иди ты, знаешь, куда?! Линять нужно, ребята! Не знаю, как, не знаю, куда, но нужно хотя бы попробовать сдернуть отсюда! А то, честное слово, как козлы на скотобойне...

Я захлебнулся словами. Слишком многое хотелось сказать, и все равно я бы не смог передать ту холодную, бешеную ярость, которая охватила меня внезапно. Нечто похожее, но менее острое я пережил черт-те сколько лет назад, когда пришел на тренировку в «свой зал», а там тренируется секция карате, куча учеников и четыре черных пояса.

– Куда линять, проблем нет, – спокойно отреагировал на мой призыв восстать Леха. – Помнишь Витьку Верховского? Ну, того, который «Длинным кулаком» занимался, моего одноклассника. Я вас знакомил, и к нему на тренировки мы заходили размяться. Вспомнил?

Я порылся в памяти:

– Горбоносый такой, да?

– Да. Шнобель у Витьки – будь здоров. – Леха чуть посветлел лицом, вспоминая о друге. – Витек в девяносто третьем в ментуру подался. Сейчас капитан уже. Работает в нашем районе, рядом со школой, где вместе учились. Ты там был. В той школе. На Витькиной тренировке по «Длинному кулаку».

– А мне-то что до твоего Витьки, Леха?

– Если прийти к Витьке и рассказать обо всем, он поверит.

– Любой мент поверит! – Толик, лежа на пиджаке, приподнялся, посмотрел на свой живот. – Сволочи! Прямо как в гестапо...

– Лешка прав, Толик! – Мне надоело тусоваться по камере. Я остановился и стал разминать все еще затекшие запястья. – Забыл сегодняшних омоновцев? Забыл, как Серегу замели в ночлежке? Кто его мог, бомжару, повязать? Только гнилые мусора, никто другой! Единственное, чего я не понял, Леха, какая разница, поверит твой Витек в шизика-гестаповца или нет? Чтоб Верховскому наябедничать, нужно сначала сдернуть отсюда, поговорим лучше о побеге!

– Убежать не проблема, – вздохнул Леха. – Когда меня вчера ночью сюда привезли, у них дверь гаража заклинило. Вывели, протащили через двор, там у них прямо под окном стог стоит. Под тем окном, мимо которого водят на допросы.

– Лех, я никак не врубаюсь, что за допросы?

– Ты уже спрашивал, Стас. Про Захара. Куда его повели. Я ответил – на допрос, наверное... Меня вчера, по приезде, допрашивал основной с драной рожей. Добивался – кто из нас тогда придумал ему наподдать там, на Севере... Я сказал «никто», попробовал объяснить, бесполезно. У него заклин найти зачинщика... Ну вот, а до того меня прогнали по двору. Двор такой, в деревенском стиле. Стог стоит. Большой, пушистый. Поленница дров, то да се... Бассейн тоже есть, с подсветкой. И все такое прочее, модное, тоже есть... Но стиль деревенский. Забор вокруг дома – плетень, метра в полтора. Перепрыгнул и не заметил. Лес недалеко... Когда шел с допроса, вели через коридор в этот... как его... в зимний сад... Ну, туда, где мы только что были, в «зал». Через «зал» провели и тем же путем, что и сейчас, сюда же, на ночевку, в подвал. Ну вот, тот, второй вход в зал соединен с кабинетом для допросов коридором. В коридоре есть окно. Под окном стог. Я накрепко запомнил, когда по двору гнали, – над стогом окно, высоко так...

– Леша, а ты не мог перепутать? – заинтересовался Толик, не переставая слабо постанывать. – Окна ты не мог перепутать, а? Что, если над стогом совсем другое окно, не то, возле которого тебя вели по коридору с допроса?

– Тогда абзац! – Я шлепнул для наглядности кулаком по ладони. – Прыгнешь и ноги переломаешь!

– Не-а, я не перепутал. Хотя... леший его знает...

– Лех! А чего сам не прыгнул? Двор видел, стог приметил, с шизиком пообщался. Говоришь – убежать не проблема, и к кому бежать знаешь. Руки были, как у нас, закованы? Или еще чего?

Мы все храбрецы, когда дело касается других. В ту минуту я, каюсь, забыл, как трясся, убегая из электрички, как боялся загреметь в ментуру. И как позже едва не обмочился, попав в крепкие объятия омоновцев. В ту минуту яростный гнев превратил меня в героя, в этакого Рэмбо, которому с третьего этажа в окно сигануть – как два пальца обоссать...

– Руки были свободны, Стас. Из-за мамы не прыгнул.

– Из-за мамы?!

– Угу. Основной, с драной рожей, когда меня допрашивал, вертел в руках мамину фотографию. Ничего про маму не говорил, не пугал, не намекал, только фото ее вертел в руках... Но я и без намеков допер – выкину какой фокус, они маму... – Лешка закрыл лицо ладошкой, всхлипнул. – Скоты! Они знают мой адрес, там мама... У нее давление, волнуется, как я там, в командировке. Меня ведь на вокзале замели. Я только-только маме из таксофона позвонил, сказал – не волнуйся, доеду до места, дам телеграмму, что добрался...

– Сволочи! Вот сволочи! А я, дурак, все думаю, зачем мне пиджак вернули! – Толик, матерясь, сполз с пиджака-подстилки, заметно дрожащей рукой полез во внутренний карман двубортной перепачканной одежды.

Из кармана Анатолий извлек бумажник натуральной кожи, раскрыл его, как книжку, и моментально лицо его покраснело, сделалось багрово-пунцовым, а руки задрожали еще сильнее.

– Сволочи!!! – заорал Толик во все горло. – Ненавижу!!!

Огромный, в расстегнутой, мятой, перепачканной рубахе, с язвами-ранами на обнаженном животе, Толик прыжком вскочил на ноги и бросился тараном на железную дверь камеры. Дверь содрогнулась и, честное слово, едва не сорвалась с петель. Буквально секунд двадцать назад Толик стонал от боли, и вот вместо стона – крик, вместо измученного тела – живой таран. Толик молотил в дверь пудовым кулаком и выл по-звериному. Я хотел его успокоить, спросить, что случилось, но не решился к нему приблизиться.

Анатолий бился об дверь и кричал минуты две, без всяких перерывов и пауз. Потом, совершенно неожиданно вдруг дверь широко распахнулась. Почему «неожиданно»? Да разве можно расслышать шаги за дверью и поворот ключа в замке, когда в ушах вой и грохот железа?

Толик «провалился» в проем внезапно открывшейся двери, и она сразу же захлопнулась, и... Наступила тишина! Дверь была толстой, массивной, однако звукопроницаемой. Мы с Лехой услышали чужой равнодушный голос, скомандовавший: «хватай его», услышали беззлобный мат в ответ и удаляющееся шуршание волочащегося по полу тяжелого неодушевленного предмета под звуки шагов нескольких пар ног.

– Стас! Они его убили! – Леха взъерошил остатки волос на голове и побледнел. – Открыли дверь, он вылетел в коридор, и его убили!

– Не факт. – Я решил соврать Лешке. Я и сам думал, что Толика убили. – Выстрела не было. Ты слышал выстрел?

– При чем тут выстрел?! Он так орал и раз... замолчал, как отрезало... Стас! Его зарезали!

– Или вырубили. Оглушили или... или по-другому. Леша, давай-ка лучше попробуем понять, с чего это он вдруг... так себя повел?..