Сага - Бенаквиста Тонино. Страница 10

Вальтер Каллахэн сталкивается в лифте с Марией Френель. Эта встреча потрясает его. Мария чувствует, что производит на него какое-то странное впечатление, но разве она может догадаться, что удивительно похожа на Лоли, пропавшую мать детей Вальтера?

Джонас заметил интерес своего отца к соседке. Он решает собрать сведения о Марии и особенно о Серже, ее покойном муже, так как он, вопреки разговорам, может быть жив.

Фред, изобретатель, решил больше не выходить из своей лаборатории. Он становится все более раздражительным и никому не позволяет заходить в свои владения. Фред вот-вот сделает важное открытие, которое откроет новые горизонты перед человечеством, но может привести его и к катастрофе.

Луи только что предоставил нам такую канву, которая одна может лечь в основу первой серии. Мне нравится его тон, в котором чувствуется и таинственность, и отчаяние, и примесь крови, связывающей все элементы. Интересен контраст между личностью автора и его текстами. Сам Луи – жизнерадостный, расчетливый, а его стиль – сдержанный и почти доверительный. Когда я говорю, что по части «чернухи» он меня переплюнул, то он отвечает, что его драмы и мои – разные по природе. Он фаталист, а я – нет.

Я обещаю себе подумать над этим вопросом.

Уже почти девять вечера, а мы только-только закончили соединять наши тексты. Стемнело, и мы наверняка одни во всем здании. Луи раздает нам дубликаты ключей на случай, если кто-то захочет поработать в одиночку, найти пристанище, чашку кофе или товарища в таком же настроении.

Через несколько дней меня перестает мучить бессонница. Мне даже удается отключать свой мыслительный аппарат, чтобы заняться мелкими повседневными делами: готовить, менять рубашки и даже приглашать Шарлотту пообедать. Совсем как раньше.

– Твоя бессонница меня больше устраивала.

Тем не менее я должен немедленно записать идею о медиуме, который разработал «теорию одного процента». Она появилась у меня по пути домой, и я чувствую, что мог бы использовать ее на протяжении пяти-шести серий.

– Ты слышишь? Твоя бессонница меня больше устраивала!

– Моя любовь, у тебя есть ручка?

Вчера мы сдали первые три серии, реакция на которые последует завтра. Четвертая успешно продвигается, и у меня возникли кое-какие соображения по поводу девятого персонажа, которого нам осталось создать. Я вижу человека зрелого возраста, репортера-международника, который останавливается у Френелей, когда бывает в Париже. В то же время я не слишком доволен диалогом между Милдред и Брюно, который набросал на скорую руку сегодня днем:

Милдред. Я не моюсь уже три дня, чтобы от меня пахло, как от самки во время течки.

В нашей команде воцарилось неожиданное спокойствие. Когда в воздухе чувствуется приближение грозы, мы ждем свежего ветерка, который бы разогнал сгущающиеся тучи. Или мы слишком нуждаемся в деньгах, или сумели забыть о своем эго.

– Звонил Станик, он хочет, чтобы ты зашел в контору в четыре утра.

– Ты не могла сказать об этом пораньше?

Шарлотта умеет подшучивать с редкой убедительностью, у нее настоящий дар комедиантки. И ей известно, как я его ненавижу.

– И ты всерьез в это поверил! Самое забавное, что я не могу довериться даже лучшей подруге. Не представляю, как рассказать ей, что мой парень изменяет мне с Сагой, что он мечтает о Саге и даже называет меня Сагой, когда мы занимаемся любовью.

– Что ты болтаешь, я никогда не называл тебя Сагой…

– Естественно, ведь мы уже давно не занимаемся любовью.

– Можем хоть сейчас, если у тебя есть настроение…

– Слабо.

Негодяйка! Я знал, что она так ответит.

– Заметь, я тебя не принуждаю.

– Марко…

Мне бы очень хотелось избежать подобного разговора в ресторане. Черт побери, мы так давно не были вместе!

– Кстати, любовь моя, ты не желаешь посмотреть нашу контору? А я бы заодно перечитал один текст, который не дает мне покоя.

– Скажи, что ты шутишь…

– У нас там есть огромный телевизор со всеми кабельными каналами.

– Может, у вас есть еще и кушетка, и кофейный автомат?

– Конечно.

– Значит, у тебя есть все, чтобы провести там ночь.

Она резко встает и уходит, не удостоив меня даже взглядом. Ревность так ей идет, что у меня на мгновение появляется желание броситься за ней следом.

Я не люблю ругаться с Шарлоттой, но, только ругаясь, понимаю, насколько без ума от нее. Она относится к тем женщинам, чья внешность оставляет безразличными девяносто восемь мужчин из ста, но сводит с ума двух оставшихся. Я вхожу в их число и, к счастью, второй пока не появился. Впрочем, я никогда не пойму, почему мужчины оставляли ее в покое до нашей встречи.

Сейчас эта чертова девчонка, наверное, уже повернула за угол.

Я вспоминаю, что испытал странное беспокойство, увидев ее впервые. И подумал, что если она, к несчастью, не свободна, то всю оставшуюся жизнь я буду распутничать, но не свяжу ни с кем свою судьбу.

Сейчас она спускается в метро на станции Сен-Себастьян.

Тонкие руки, множество веснушек. Чтобы подчеркнуть светлый цвет лица, она красит волосы в каштановый цвет и носит только коричневое. Великолепные ноги. Ноги – самое лучшее, что у нее есть, и она знает об этом. Когда Шарлотта предложила мне жить вместе, то я согласился при условии, что она перестанет носить мини-юбки. Она обзывала меня всякими словами, но я своего добился.

Сейчас Шарлотта садится в поезд, даже не посмотрев, иду ли я сзади.

О том, чтобы побежать за ней следом, не может быть и речи. Ревновать к телесериалу? Смешно! Я двадцать раз объяснял ей, что «Сага» – мой единственный шанс, но эта чокнутая не хочет меня слушать. Я становлюсь сценаристом, настоящим сценаристом – вот и все. Сценаристом, черт возьми! Если бы она согласилась немного потерпеть, то через несколько месяцев жила бы уже со сценаристом.

Я слоняюсь по городу, засунув руки в карманы и размышляя о том, что могут делать сейчас, после полуночи, трое остальных. Матильда, наверное, сидит в окружении красных роз и увлеченно читает или пишет какой-нибудь роман. Жером декламирует наизусть диалоги из «Терминатора» в пустом кинотеатре. А Луи – в объятиях Морфея; ему все еще снится его Маэстро.

Мне не удается найти выключатель, и я в кромешной тьме поднимаюсь по лестнице, потом иду по коридору. В нашей комнате мерцает экран телевизора. Мы оставляем его включенным, правда, без звука на протяжении всего дня, и никому не приходит в голову выключить его, когда мы расходимся. Ощупью добираюсь до дивана, на котором должен валяться пульт. На экране – какая-то эротика: девушка заворачивается в мокрую простыню.

В этот момент моя рука натыкается на что-то шевелящееся. Я глупо вскрикиваю и шарахаюсь назад.

– Извините…

Какой-то человек лежит, свернувшись калачиком, на диване. Включаю галогенную лампу. На меня с виноватым видом смотрит молодой парень. У него такой же взгляд, какой был у Жерома, когда я впервые увидел его в этой комнате.

– Кто вы?

– Мой брат… Он пошел в супермаркет…

После нескольких неудачных попыток подняться он остается лежать на диване.

– Вы Дюрьец?

– Тристан.

– Вы моложе Жерома.

– На три года.

– А я – Марко. Хотите кофе?

Он отказывается. Его печальные глаза не могут оторваться от экрана. Ему ничего не нужно, лишь бы только лежать перед телевизором с пультом в руке. И я хорошо это понимаю. Человечество не придумало ничего лучшего, чем маленькое окошко в мир, позволяющее на несколько часов забыть об этом мире. Жестом даю понять Тристану, что не собираюсь ему мешать, затем включаю компьютер.

Вспоминаю реакцию Сегюре, когда Жером попросил у него аванс, чтобы купить лекарства брату. «А вы не переигрываете»? В тот момент я тоже подумал, что Жером рискнул сделать ход, на который бы не осмелился и сам Диккенс. Впрочем, что тут удивительного – когда сценарист говорит правду, ему никто не верит.

Я пробегаю глазами диалог между гениальной Милдред и лоботрясом Брюно. Что-то в нем не ладится с самого начала, но мне не удастся понять, что именно. Ладно, пусть она остается испорченной, но в то же время следует сделать ее привлекательнее. Что касается парня, то он должен испытывать к ней более сильное физическое влечение. Может, удастся придумать тогда что-то другое.