Цивилизация птиц - Заневский Анджей. Страница 25

И вот теперь он сидит вместе с Рагом, который ласкается к нему, заигрывает, пофыркивает, стараясь вести себя как самочка.

И старый Тав в конце концов признал Рага за самочку, начал поглаживать серебристо-серый пушок на его загривке, страстно прижимая к камню и вдохновенно колотя крыльями у него на спинке. Облитый теплым молочком спермы, Раг испытал наконец момент высшего счастья.

Я смотрел на них сквозь зеленую занавесь. Вскоре они улетели, в полете задевая друг друга крыльями, касаясь клювами в порывах внезапной страсти. Они вместе взмывали вверх, кружили, скользили вниз. На берегу мелкого заливчика я увидел, как Тав кормил Рага маленькими рыбешками. Он осторожно всовывал их ему в клюв, как будто Раг был птенцом.

Они вместе собирали веточки для гнезда, проверяя их гибкость, длину, вес. Тав и Раг устроили свое гнездо в том же самом бетонно-стальном здании, где жили и мы с Кеей.

Теперь мы часто летали вместе, и Кея больше не прогоняла Рага.

Когда после окончания зимы мы собрались лететь на север, Раг и Тав остались в городе.

Беспокойная, крикливая стая готовилась к отлету на площади, покрытой останками железных птиц. Пролетая над нашими гнездами, я заметил, как Раг и Тав ходят по карнизу с клочками шерсти в клювах.

Шерсть была безошибочным признаком того, что Раг намерен высиживать яйца, а Тав собирается помогать ему в этом.

Весна. Мы вылетаем. Возвращаемся. Иногда я перестаю бояться за свою белокрылую самку, как будто ей ничто не угрожает.

Белые крылья, серебристо-серая спинка и светлый клюв Кеи никого не удивляют, не пугают, не раздражают. Впрочем, она почти всегда рядом со мной, и все птицы давно уже привыкли к нам.

Кея готовится снести яйца.

Она собирает со стен известку. Разбивает клювом растрескавшиеся кусочки, растирает и глотает мелкие крошки.

Я порхаю и хожу за ней, слежу, предупреждаю о малейшей опасности, о каждом шуме крыльев и треске веток.

В городе очень многое изменилось. Появились чужие сильные птицы.

Наша колония поредела – остались всего лишь несколько семей, гнездящихся в щелях башни.

Наевшись, я сажусь высоко между камнями и вспоминаю мрачную зиму, вой голодных волков, землетрясение и распадающуюся на глазах каменную колоннаду, вспоминаю пожар и сметавшее птиц с неба пламя, вспоминаю шторм, который чуть не унес меня в море, и врывавшихся по ночам в наши гнезда белых сов. Я вспоминаю все – начиная с того момента, как я открыл глаза высоко под куполом, до смерти Ми под темной стеной зеленых зарослей.

Я нервно вытягиваю шею, оглядываюсь по сторонам, щурю глаза под яркими лучами солнца, высматривая мою белокрылую Кею.

Она – моя главная забота, моя самая беззаветная любовь. Я не могу жить без нее с тех пор, как впервые помог ей долететь обратно в гнездо, и до сегодняшнего дня, до настоящего момента моя любовь ничуть не ослабела.

Белизна крыльев, светлый пух и серебристые перышки.

Она летит ко мне, широко взмахивая крыльями.

– Я здесь. – Она садится рядом и нежно целует мои глаза и клюв.

– Это чудесно. – Я склоняю нахохленную голову. – Это так чудесно.

Она ласкает взъерошенные перышки, выбирает лишний пух, нежно касается моего крыла.

– Я люблю тебя, люблю, – повторяет эхо.

На башне воркуют голуби, надувают зобы, трясут головами, переступая с ноги на ногу, подпрыгивают, сталкивают друг друга с карниза.

– Это мое! – защищают они свою территорию.

Я не обращаю внимания на их крики. Меня больше пугают крупные, массивные галки с далекого севера, стаи больших сорок и ястребы, которые могут высмотреть Кею с высоты.

Пригревает солнце. Мы раскладываем крылья пошире на каменном карнизе, разводим перышки так, чтобы теплые лучи проникали поглубже.

На солнце мы делаемся ленивыми – закрываем глаза, застываем неподвижно. Кея с наслаждением потягивается. Я ныряю в тень вслед за ней. Мы устраиваемся в нише за треснувшей статуей, где часто дремлем после утреннего наполнения желудков. Я закрываю глаза, прижимаюсь к Кее, вдыхаю ее запах. Мы прячем головы в пух и засыпаем.

Нас будят громкие, пронзительные крики. Из ниши нам видны лишь скачущие по стенам тени, которые гоняются за перепуганными воробьями.

Это сороки. Они врываются в воробьиные гнезда в поисках яиц и птенцов. Воробьи испуганно чирикают. Самый слабый из них бьется в когтях Кривоклювой предводительницы стаи. Все его попытки вырваться тщетны.

Мы сидим тихо, оставаясь невидимыми. Кривоклювая, заметив, что рядом нет других галок, напала бы и на нас, изгоняя с территории, которую она считает своей.

– Убить! Убить! Убить! – кричит она, сжимая в когтях воробья.

– Убить! Убить! Убить! – повторяют сороки, разбивая клювами и сбрасывая вниз спрятанное в углу гнездо ласточки.

Наступает тишина. Затихают переполошившиеся воробьи, стихают и крики сорок. Похоже, опасность миновала.

Мы ждем, не зная, то ли сороки просто затаились, то ли улетели прочь.

– Летим? – спрашивает Кея, расправляя крылья.

– Летим.

Я осторожно перелетаю в следующую нишу. Кея летит за мной. Сбоку я вижу, как солнце освещает ее крылья, радугой рассыпается на спинке, высвечивает голубизну глаз. Мы останавливаемся у едва заметной щели в стене.

– Быстрее в гнездо! – кричит Кея, цепляясь коготками за края камней.

С ветки старого каштана на нас смотрит Кривоклювая, придерживая окровавленным когтем маленький серый комочек.

Она видит меня, но молчит. Лишь когда Кея пододвигается поближе ко входу и солнце серебристыми бликами расцвечивает ее перышки, сороки начинают орать, наклоняются с веток, вытягивая вперед раскрытые клювы.

– Убить! – кричит Кривоклювая.

– Убить! Изгнать!

Они летят. Злобно машут крыльями. Я принимаю угрожающую стойку, зная, что, в сущности, они ужасно трусливы и боятся ударов.

Кея прижимается к стене. Ей страшно. Она растеряна.

– Иди сюда! Иди сюда! – зову я. – Здесь мы будем в безопасности!

Но Кея не слышит моего зова. Она забывает обо всем, кроме своего страха, отрывается от стены и взмывает ввысь, прямо в синеющее над нами небо. Сороки несутся за ней.

Кея садится на верхушку башни. Я стараюсь приободрить ее своими криками.

Сороки поворачивают обратно и несутся вниз. Я сажусь рядом с перепуганной Кеей.

Разозленные крупные галки с серыми глазами кидаются в погоню за сороками. Те спасаются бегством, зная, что в столкновении с этой серо-черной тучей у них нет никаких шансов на победу. Мы сидим на башне и смотрим на удаляющуюся трусливую стаю. Кея с опаской поглядывает на незнакомых галок.

– Спасаться? – Она открывает клюв и склоняет головку набок.

– Но ты ведь тоже галка, – отвечаю я, взъерошивая перышки.

Крупные, массивные птицы возвращаются, криками извещая о своей победе. Они кружат над башней, как будто утверждая свое право на владение этой территорией.

И вдруг я слышу крик – крик, призывающий к нападению. Серо-черная туча несется прямо на нас.

– Убирайся отсюда! Убирайся отсюда! – кричат галки. Кея взмывает вверх, а я отшвыриваю клювом напавшую на нее птицу. Мы, кувыркаясь, падаем вниз, выдирая друг у друга перья. А Кея летит прямо к солнцу, ослепленная ярким светом.

– Убирайся отсюда! Убирайся вон! – кричат ей вслед разъяренные галки.

Они вот-вот перестанут преследовать Кею. Им нужно было лишь прогнать ее.

– Я лечу за тобой! Подожди меня! – кричу я, но мой голос тонет в криках преследователей.

– Я боюсь! – кричит Кея.

Ее белые крылья переливаются, серебрятся, золотятся. Наверное, эти галки приняли ее за сороку. Поэтому они с такой злостью и кинулись на нее.

– Остановись! – кричу я вслед обезумевшей от страха Кее.

Вперед, вперед, к солнцу, куда угодно, лишь бы подальше отсюда.

Галки больше не преследуют ее, но Кея не оглядывается назад.

Подлетая к реке, она снижается и пролетает под накренившимся стальным скелетом, с которого свисает и болтается на ветру множество оборванных проводов. Кея не замечает опасности. Она летит против солнца, которое слепит ее, налетает на болтающуюся проволоку и с писком падает вниз. Белая галка старается пошире расправить крылья на волнах, но перья пропитываются водой, и каждый взмах, которым она пытается оторваться от поверхности, лишь заставляет ее погружаться все глубже и глубже.