Тень Крысолова - Заневский Анджей. Страница 23

Здесь, среди колючей проволоки, прячутся захваченные врасплох неожиданным появлением людей звери. Заяц с разорванным брюхом тяжело дышит, его вытаращенные, полные отчаяния глаза с ужасом следят за толпящимися кругом людьми. Я бегу к отверстию, ведущему в подземный туннель.

Позади меня переворачиваются, трясутся, падают высокие бетонные стены, которые казались нам, крысам, вечными, которые дарили нам иллюзорное ощущение спокойствия и безопасности. Ослепительный блеск прожекторов выхватывает из тьмы трескающийся, распадающийся на куски серый монолит.

Лучи света разрезают темное небо. Кругом крики, шум, грохот.

Я прыгаю вниз, туда, где в сточном колодце поблескивает вода, отражая освещенное прожекторами небо.

Я был не способен найти новое гнездо, присоединиться к другой семье, выждать…

Зона Тишины больше не разделяла город. Напротив, она объединила его в одно целое, наполнилась шорохом шагов и голосами гуляющих. Бетонная твердь крошилась, рассыпалась под ударами машин и людей. Даже спуск в сточные каналы и прятанье в подвалах больше не гарантировали безопасности, потому что тот грохот, крики, шум, треск прочно застряли в моем мозгу.

Жившие в Зоне Тишины крысы в панике переселялись в другие районы, вступая там в борьбу за территории с местными крысиными семьями. Я скитался, кружил по своим собственным следам, искал, возвращался.

Я видел, как Рыжую засыпало песком, и все же верил, что здесь смогу обрести её вновь. Я видел, как камень раздавил моих крысят, и все же надеялся услышать их пронзительный писк – требование еды и тепла, жаждал почувствовать мягкость их голеньких телец и исходящий от них запах молока.

Да, Зона Тишины все ещё существовала – существовала во мне, в моей памяти, и потому я вновь и вновь пытался в неё вернуться. Неужели у меня действительно уже нет своего гнезда? Неужели и вправду уже нет Рыжей, с которой я пережил столько радости и наслаждения, для которой я охотился и добывал пищу, тащил её по лабиринтам подземных нор в теплое, уютное гнездо под бетонной плитой? Мог ли я смириться с этой утратой? Неужели я снова должен от всего отказаться?

Я продолжал разыскивать куски сыра, ветчинные шкурки, рыбьи головы и тащил все это туда, где раньше была Зона Тишины. Я тащил еду, как будто ничего не изменилось, как будто все осталось по-прежнему, пока, испуганный ревом и грохотом, не выпускал кусок изо рта и не удирал в панике.

Рыжую засыпало песком и гравием, малышей затоптали и раздавили башмаками люди, но я все пытался вернуться и верил, что это возможно.

Ночь была темной и холодной, шел дождь, и казалось, что Тишина вновь воцарилась среди бетонных плит и что юрод снова разделился на две части. Меня ждут маленькие голенькие крысята и теплое мягкое тело Рыжей. Я удобно разлягусь на газетных обрывках, повернусь брюхом кверху, отдохну…

С мокрой шерстью, взъерошенной от мелких капель моросящего дождя, с куском засохшего сыра в зубах, шевеля ноздрями, усами, вибриссами, я подбираюсь по подземному туннелю все ближе и ближе к моей бывшей норе. Вылезаю наверх из сточного колодца как раз в том месте, где тянутся заграждения из спутанных рядов колючей проволоки…

Нет никаких заграждений.

Сырая туманная ночь дает ощущение безопасности, и я иду дальше вдоль мелкого бетонного желоба. Тяжелые капли бьют меня по спине, заливают глаза и нос. Но я все же упорно тащу засохший кусочек сыра, чтобы разделить его с Рыжей, чтобы снова быть в гнезде. Желоб подходит прямо к расселине между плитами. Я втискиваюсь внутрь, но подземный проход засыпан песком. Вылезаю на поверхность рядом со стеной, но стены юже уже нет.

Не замечая ни сырого ветра, ни барабанящих по тротуару дождевых капель, я зову её. Пищу, надеясь, что она меня услышит.

И тогда появляется тень. Кто это – крыса, просто отозвавшаяся на мой призыв, или именно та крыса, которую я жду?

Я радостно пищу, надеясь, что это Рыжая. Но это мой сосед из гнезда, которое было рядом с нашим. Он тоже вернулся, он тоже ищет. Когда-то я гнал его подальше ударами задних лап и укусами зубов за шею. Теперь же и он, и я настолько ошарашены отсутствием бетонной стены, что мы проходим мимо друг друга и расходимся в разные стороны – каждый в поисках своей норы.

И я опять попытаюсь пролезть в щель, и опять буду вынужден отступить, и снова встречу бывшего соседа, и, хотя раньше такого никогда не бывало, пойду за ним, а он пойдет за мной, потому что только я и он, только мы двое будем напоминать друг другу о тепле наших гнезд, о запахе наших самок и попискивании потомства о том, чего уже нет…

В том месте, где стояла стена, теперь пустота, песок, щебень, гравий – ничто… Не осталось даже следа тех запахов, той жизни. Я брожу кругами, пораженный ощущением, что вновь открываю то, что уже прожил, уже видел, то, от чего я бежал всю свою жизнь…

Я буду искать, сам себя не понимая, сам себе не веря. Буду тыкаться в нору, наполовину засыпанную песком, и вдруг услышу сзади полный ужаса писк. Обернусь и увижу, как самца из соседней норы уносит в когтях большая, белая, как снег, сова. Ее бесшумные крылья будут четко выделяться на фоне тумана и серости – серости, в которой так хочется спрятаться, зарыться поглубже… И я побегу вдоль бетонного желоба, прислушиваясь к затихающему вдали писку.

Засохший кусочек сыра останется там, позади, среди песка и гравия.

Я думал, вспоминал, что же меня больше всего поразило. Кто меня напугал? Толпы топающих, орущих, кричащих, колотящих по стене молотками и кулаками людей? Но разве я не мог бы поселиться с любой стороны от этой стены, которую они разбили, развалили, растащили?

Стена пала, но город-то по обе стороны от неё остался таким же, каким и был. Так почему же я убегаю, даже не оборачиваясь назад и не помышляя больше о возвращении? Почему?

Мое гнездо разорили, моих малышей убили, моя самка погибла, задохнувшись под грудой песка и бетона.

Но я – то выжил, я дышу, я существую, я есть! А кругом полно подвалов, нор, подземных проходов, труб, каналов, складов… Достаточно перебраться ближе к набережной и там устроить себе новое гнездо – надежное, укрытое, недоступное.

Так почему же я хочу уйти и никогда больше сюда не возвращаться, словно этот город смертельно обидел меня?

Незадолго до того, как пришли рушить стену, ещё до того, как люди прибежали, ворвались в Зону Тишины, до того, как раздался лязг гусениц, рев бульдозеров, удары ломов и молотков, буквально за несколько дней до этого я слышал во сне знакомый, пугающий звук – голос, который я помнил по другому городу, голос, который я слышал в другом гнезде.

Откуда он доносился? Из-за стены? Но с какой стороны? Может, его усилило отраженное от стен эхо, и потому казалось, что голоса деревянных дудочек доносятся одновременно из разных мест, что на них играют сразу много людей?

Я вспомнил тот далекий звук сначала над сточным колодцем в порту и потом, в доме Крысолова – когда он кормил змей крысами, котятами, щенками, голубями. Я заскрежетал зубами, зашевелил ноздрями, чтобы лучше чувствовать, откуда доносится голос дудочки, а он все приближался, обволакивал меня, усиливал мой страх, несся сверху, как будто падал с неба.

Он пел об убийстве, смерти и бегстве. Не о возможности – о необходимости спасаться бегством. Я слушал этот звук то ли во сне, то ли наяву, и меня все сильнее охватывал ужас. Я боролся с терзающим меня страхом, подумывал: а не переселиться ли в другую нору? Но Рыжая спокойно спала рядом со мной, точно не слышала зловещих звуков дудочки.

Прибежали люди, толпы людей. Неужели они сбежались на зов Крысолова? Неужели их призвал назойливый звук инструмента? Отовсюду, с обеих сторон стены, сбежались толпы людей, и голос дудочки растворился в шуме, гвалте, суматохе. Да его все равно никто не смог бы различить, потому что все кричали, колотили в барабаны и тарелки, трубили, стучали. И только мне на мгновение показалось, что я слышу этот голос, но это могла быть просто иллюзия…