Трубка снайпера - Зарубин Сергей Михайлович. Страница 5
Это были свои: солдат, раненный в голову, и майор с большой рваной раной на боку. Перевязали их, посовещались. Попов приказал разбиться на группы и выносить раненых. Рыжий санитар и Номоконов подхватили майора на руки, понесли, а сержант с винтовкой в руке шёл впереди и просматривал путь. Тихо продвигались по лесу, сменялись, часто останавливались передохнуть. Скоро группы разошлись и потеряли друг друга из виду.
Пришлось и Номоконову выбирать путь в лесу. Это было привычное дело: тысячи километров исходил он по таёжным дебрям с оружием в руках. В раннем детстве — с луком и запасом стрел, потом со старенькой кремнёвкой, с отцовским дробовиком. А в шестнадцать лет берданку заимел — в Урульге на ярмарке купил. Сотни крестиков, кружочков и точек наставил он на ложе той берданки. Каждый крестик, вырезанный кончиком ножа, — медведь, каждый кружок, выдавленный пустой гильзой, — изюбр или лось, а точки —всякая мелочь, попавшая на мушку. Кабаны, косули, соболи… Так делал отец. Оставлял отметки на оружии и сын. Года за три до войны отобрали у Семена Номоконова берданку, сказали: «Не полагается охотникам нарезное оружие»…
Но где время, чтобы спокойно рассказать об этом сержанту с бегающими глазами, вынырнувшему из чащи. Он протягивает винтовку и презрительно кривит губы:
— Твоя очередь. Просмотришь немца — плохо будет тебе. Возьми винтовку! Наверное, никогда и в руках не держал?
Да, боевая трехлинейная винтовка впервые в руках у Номоконова. Бережно принял он её от сержанта, вздохнул, осторожно раздвинул ветви, пошёл вперёд.
Вскоре командир отделения грубо отобрал винтовку, передал рыжему санитару, а тот, когда опять пришёл его черёд нести раненого, швырнул её на траву. Очень удивило Номоконова такое отношение к оружию, но он снова промолчал.
Когда опустились в лес вечерние сумерки, сержант и рыжий санитар отошли в сторону и опять стали совещаться. Несидел без дела и Номоконов. Он нарыл ножом немного холодной земли, завернул её в платок и положил майору на лоб. Раненый шевелил воспалёнными губами. Ни капли воды не было у санитаров. Номоконов срезал кору дерева, наскрёб целую горсть живицы и выжал сок в рот человеку. Подошёл сержант Попов, нагнулся к майору, обыскал его, забрал документы, деньги и строго сказал, что пойдёте санитаром разведать местность. И это решение одобрил Номоконов: в темноте группа могла совсем неожиданно наткнуться на немцев. Потянулся сержант за винтовкой, закинул за плечо, но вдруг снял её и прислонил к дереву.
— Карауль командира, — сказал он и исчез в зарослях.
Долго ждал Номоконов сержанта и его товарища, много передумал в ту тревожную тёмную ночь. На востоке то затихала, то снова разгоралась беспорядочная стрельба, в небе гудели чьи-то самолёты, слышались глухие разрывы. Раненый бредил. Щемящее чувство тревоги и тоски охватило Номоконова. Берестяной чум на берегу порожистой Урульги видел он, простор забайкальской тайги, скалистые гольцы, светлые струи горных рек. Там ещё в юношеские годы бродил он с ружьём по звериным тропам. В свой дом в Нижнем Стане переносился мыслями солдат…
Давно, ещё в 1919 году, женился Семён, но словно чья-то жестокая рука все время забиралась в его маленький чум и уносила счастье. В 1920 году смерть унесла первенца, сына Юру. Потом, только родившись, умерли другие сыновья: Алексей, Александр, Николай. Уже трехлетней скончалась дочь Елена. Шестой ребёнок, сын Владимир, поборол скарлатину, косившую детей, но сильно похудел, еле двигался. Однажды, вернувшись на стойбище, не увидел Семён родного человека, помогавшего собираться на охоту. Какая-то болезнь унесла в могилу его жену. Сын Володька, кем-то привязанный за ногу к койке, грыз старую кость и был очень похож на волчонка.
Потом другая подруга ставила чум и оберегала его слабого сына — Марфа Васильевна. Не захотела молодая красивая жена скитаться по лесным урочищам, жить в одиночестве, вдали от деревень. Уговорила мужа осесть на земле, записаться в коммуну, обещала крепких сыновей — помощников в нелёгких делах, наследников. Уже не в дымном чуме, а в бревенчатом домике родился сын от второй жены — Прокопием назвали. Опять заглянула в дом охотника знакомая болезнь, а только не поддался ей малыш! Подросли сынишки, окрепли, пошли в школу. Перед войной опять прибавка в семье получилась. Сын родился — Миша.
Что делает теперь семья, как живёт? Володьке шестнадцатый год пошёл. Нет, ещё не кормилец. Проньке — одиннадцать, а Мишка только-только ползать начал. Как здоровье жены, у которой скоро снова будет ребёнок? Есть ли в доме хлеб? Не много выдали перед войной на трудодни.
Ночной мрак был кругом. Напрасно всматривался и прислушивался Номоконов — сержант и рыжий санитар не возвращались.
— Люди, — тихо позвал раненый, — вы здесь?
— Здесь, — встрепенулся Номоконов. — Возле тебя.
— Дай руку, — слабым голосом попросил майор. — Где остальные?
— Поглядеть дорогу ушли, — погладил Номоконов руку раненого. — Утром дальше двинемся, носилки сделаем.
— Напрасно… Умираю… Откуда ты, чей?
— Номоконов я, свой…
— Запомни. Документы возьмёшь… Партийный билет, адрес… Домой напиши. Стояли до конца, раненым из боя вынесли… Дочке моей расскажи. Сделаешь?
— Все выполню, командир. Чего загоревал? Со мной не пропадёшь.
— Нет, товарищ, все кончено… — Раненый снова бредил и метался. Временами возвращалось к нему сознание, и тогда он скрипел зубами.
— Ты не ушёл? Воды принеси, не обижай… Хоть каплю… Ну! Чего ж ты?
Наступал рассвет, туманный и тихий. Раненый открыл глаза, застонал, закусил почерневшие губы и опять попросил воды. Номоконов приподнялся:
— Теперь принесу, потерпи, командир. Банку найду, ведро… Ожидай.
Поблизости источника не оказалось. На дне ложбинок— потрескавшаяся земля. Что делать? Одному не унести раненого… Ни крошки хлеба, ни капли воды… Куда исчез сержант? Где сейчас свои? Надо уходить. Оставить несчастного человека тоже нельзя.
Солдат вспорол кору берёзы, быстро сшил два куска прутьями и вышел на поляну. Размахивая одной коробкой, он сбивал с травы капли росы, сливал в другую. Есть! Боясь расплескать глоток драгоценной влаги, Номоконов осторожно подошёл к дереву, где лежал раненый: