Трубка снайпера - Зарубин Сергей Михайлович. Страница 55

В конце сентября 1945 года по пыльной дороге, петлявшей по склону Большого Хинганского хребта, резво бежала маленькая, с длинной косматой гривой лошадка. В двухколесной тележке сидел человек в солдатском бушлате. Позванивал колокольчик, подвешенный под пёстрой раскрашенной дугой. Ездок натягивал вожжи и ласково приговаривал:

— Шевелись, Шустрый. Маленько осталось.

На последнем, очень крутом перевале, где на каменном постаменте застыл Т-34 — памятник героическому маршу танкистов Забайкальского фронта, — остановилась тележка.

Была пора листопада. Сыпались мягкие иголки с могучих лиственниц, вцепившихся корнями в огромные мшистые валуны. Кружились, падали на землю листья берёз и осин. Далеко внизу расстилалась жёлтая степь. Свежий ветер принёс запах полыни и дымок горевшего кизяка. Ездок спрыгнул на землю, огляделся по сторонам, прислушался, уловил глухой монотонный шум, доносившийся слева, от скалы, и стал распрягать коня.

Это был Номоконов.

Здесь, возле водопада, низвергающегося с высоты, он в последний раз выстрелил из снайперской винтовки.

Проехать мимо этого места нельзя. Номоконов спутал ноги коня, пустил его пастись, сходил к источнику и набрал в чайник воды. Неподалёку росла кривая берёзка, подходящая для таганка, но солдат отправился далеко в чащу и срубил осинку.

Родовой закон запрещает рубить деревья с белой корой, те, которые плачут светлыми прозрачными слезами. Но если не обойтись без берёзки тунгусу — случается в пути такое, надо обязательно поговорить с деревцем, обречённым на смерть, и попросить у него прощения.

— Не для забавы, а для дела нужна…

Номоконов улыбнулся. Войне-конец, охота закончена. Теперь по закону тайги надо хорошенько помыться, сделать отметки на оружии и мысленно попросить прощения перед богом:

— Из-за нужды побил… Жить надо семье.

Нет, не для очищения от грехов остановился Номоконов у места, где он последний раз выстрелил в человека. Солдат присел на валун и, разговаривая сам с собой, долго смотрел с высоты на жёлтую степь, на серенькую цепочку далёких гор.

— Наши места начинаются, забайкальские. Однако скоро дома буду.

Что расскажет снайпер седым людям, которые, провожая его на фронт, наказывали бить фашистов по-сибирски, с упорством и смёткой таёжного народа?

Все время было некогда. А теперь, недалеко от родимой земли, можно отдохнуть, все вспомнить и подвести итог «таёжной бухгалтерии». Теперь Номоконов грамотный, учёный. За время войны хорошо научился читать, в госпиталях, бывало, и книжки осиливал. Потихоньку-помаленьку, а глядишь, и прочитана.

На плечах погоны старшины. А позади огромный и трудный путь — в полмира. В полевой сумке «Памятка снайпера», и в ней уже нет места для записей.

В Старорусских лесах в дни отступления он объявил гитлеровцам дайн-тулугуй. Понимает снайпер: миллионы советских людей объявили тогда беспощадную войну фашизму. Они давали слово победить, и они — победили.

Совесть снайпера чиста, как этот родник, стекающий со скалы. Врагов, ринувшихся на землю Родины, терзавших её живое тело, истреблял он.

…Встреча с лейтенантом Репиным, первый выход на снайперскую охоту, учёбу… Грозой для врагов стал человек из тайги. К маю 1942 года он уничтожил 150 фашистских захватчиков. Тогда и посвятил ему свои стихи поэт В. И. Лебедев-Кумач:

Умножил свой счёт снайпер. Поблекли записи в «Памятке», сделанные лейтенантом.

Отомстил Номоконов и за смерть своего друга Тагона Санжие-ва. Вот запись, сделанная женским почерком: «Немецкий снайпер уничтожен».

Все случилось тогда, как и предполагал Номоконов. Рано утром, в ответ на первый же выстрел Поплутина, ударил гитлеровец, накануне сразивший Санжиева. Во время выстрела фашистский снайпер чуть приподнялся, и в это мгновение ударила его пуля Номоконова, залёгшего справа, всего метрах в двухстах от дороги. Весь день, зарывшись в камнях, никого не подпускал зверобой к месту, откуда прозвучал один-единственный выстрел, а как только стемнело, быстро, чтобы опередить немцев, пополз к дороге — до боли хотелось убедиться в точности своего выстрела. Пилотку врага принёс в свой блиндаж Номоконов и именную снайперскую винтовку — на этот раз для подтверждения. А когда раздевался, вдруг увидела женщина, новый командир взвода, кровь на гимнастёрке солдата. Забеспокоилась, вызвала врача. Пустяки, это ещё вчера, не сказывал солдат. Пуля, сразившая Санжиева, неглубоко вошла и в плечо Номоконова. Однако весь день ныла рана и кровоточила, распухла шея. Снова удивились солдаты упорству забайкальца, а он сказал коротко: — Теперь спокойно будет спать Тагон.

В этот же день хоронили Санжиева. У свежевырытой могилы стояли с четырех сторон снайперы. Командир батальона Варданян стоял у обелиска, а рядом с ним — человек с блокнотом, в очках. Наверное, это он написал потом большой стих, который через всю войну пронёс солдат в своём вещевом мешке. Вот эта книжица и здесь, на Хингане.