Тайна дела № 963 - Заседа Игорь Иванович. Страница 26

– Умоляю тебя, как друга, остановись! – взмолился Серж. – Я же должен записать.

– Только за обеденным столом.

– Франс Пресс платит! – широким жестом завершил нашу первую встречу Серж.

А у меня не шел из головы Федя Нестеренко. Нет, не сам Федя – его тренер и наставник, второй отец, даже нет – единственный родной человек, потому что настоящий отец, холодный сапожник с Прорезной, давным-давно спился и потерял всякий интерес к судьбе сына. Иван Кравец – вот кто вылепил спортсмена, чье имя, оказывается, уже ставят рядышком с Джоном Бенсоном, «черной молнией», дважды победившего чемпиона лос-анджелесских Игр Карла Льюиса, суперспринтера, чья слава могла посоперничать лишь со славой Джесси Оуэнса, легендарного бегуна из далекого прошлого.

Иван Кравец, по прозвищу Коленчасик, названный так из-за своей неистребимой привычки в трудные минуты жизненных испытаний говорить-приговаривать, обращаясь к самому себе: «Ну-ка, держись, часик-коленчасик…», слыл человеком бесхитростным, незлобивым, что выработало стойкую привычку у тех, кто с ним общался, – от товарищей по студенческому общежитию университета до сборной команды республики, куда он иногда попадал, – разыгрывать Ивана. Сотворялись разные шутки, не всегда смешные, потешались над его неповоротливостью, когда следовало проявить истинно мужские качества и заявить твердо и однозначно права на понравившуюся девушку и отстоять это право, если понадобится, и силой кулаков. Иван легко прощал, не встревая в конфликты, а уж тем паче в ссоры, легко вспыхивающие на тренировочных сборах, когда однообразие жизни и физические перегрузки доводили менее стойкие натуры до взрыва. Кравец лишь посмеивался в рыжеватые усики, придававшие его вытянутому, основательно подпорченному оспой лицу какую-то пикантность, утонченность, что и не позволяло даже закоренелым горожанам обозвать его «жлобом», хотя происхождения Иван был самого что ни есть простецкого – родители его испокон веку выращивали свиней в совхозе, а когда перевыполняли планы, в студенческом заоконном «холодильнике», в комнате, где обитал Иван вместе с вашим покорным слугой и еще с тремя архаровцами, появлялась домашняя колбаса, твердое толстое сало, а то и кусок копченого окорока. Запасы эти, вполне растяжимые на полгода, питайся Иван в одиночку, таяли в течение нескольких дней, ибо всякий знал: заходи, открывай окно и бери чего душе угодно. Правда, архаровцы, то есть мы, радели о собственном благе и потому доступ в комнату в такие дни старались ограничивать друзьями-товарищами.

Нам с Иваном никак не мешало дружить то обстоятельство, что наши спортивные дороги пересекались лишь в сборной университета. Иван был неплохим стайером на «пятерке», то есть на 5-километровой дистанции, а я, как известно, плавал.

После университета, после жестокой травмы голеностопа, Иван сошел с дорожки и оставшуюся нерастраченную любовь к легкой атлетике обратил на воспитанников (ему, как мастеру спорта разрешалось работать тренером), кои под его руководством все чаще выбивались в люди. Когда же засияла звезда Марии Пидтыченко, выигравшей золото на первенстве Европы, да еще целая плеяда стайеров и марафонцев прочно осела в сборных командах республики и СССР, с Кравцом стали считаться даже в Москве. К тому же он экстерном закончил еще и институт физкультуры, что давало ему право быть «полноценным» тренером.

Его приглашали работать и в главную команду страны. Вот тогда-то и стали происходить с Иваном непонятные вещи: он замкнулся, то слова, случалось, из него не вытянешь и клещами, то вдруг он начинал брюзжать и жаловаться. Вспыхивали какие-то ссоры и дрязги в школе высшего спортивного мастерства, где он был ведущим специалистом, ученики начали уходить к другим наставникам. Кравец пытался как-то воспрепятствовать этому негативному, как он считал процессу, да заметных результатов не добился.

Чашу терпения Кравца переполнило исчезновение Феди Нестеренко, давно заменившего ему сына, потому что жениться сам, пока учился, не успел, а потом, как объяснял мне Иван, «попробуй сыскать такую, чтоб смотрела бы да ходила не за мной одним, а еще за целой оравой, что день-деньской крутится вокруг меня». Федю он вытащил буквально из пропасти, куда тот уверенно скатывался под нежными подталкиваниями отца-алкоголика. А у парня открылся талант, к тому же это был первый спринтер Кравца, и он очень верил в него. Федя и впрямь начал быстро подниматься: мастер спорта, чемпион Украины, рекордсмен.

На что уж Валерий Филиппович Борзов скуп на похвалы, но и тот сказал однажды: наконец-то у нас появилась олимпийская надежда в спринте.

Кравец берег парня, не давая закрывать им «дыры» на первенствах ЦС, чемпионатах города или малозначительных международных состязаниях. Федя закончил инфиз, получил собственную однокомнатную квартиру на Оболони. Словом, жизнь шла нормально до того самого дня, когда Иван, заехав вечерком на улицу Ласло Шандора, обнаружил дверь запертой, а под половичком, где обычно прятался ключ, записку.

Первые же слова убили Кравца:

«Уважаемый Иван Дмитриевич! Я уезжаю в Москву, буду тренироваться у Крюкова. Шум не поднимайте, решение твердо. Федя».

Вот с этой-то запиской и заявился ко мне в редакцию Кравец. Глаза усталые, неживые, щеки ввалились, усы жалобно свисали, подчеркивая горькие уголки рта. Он вяло поздоровался, справился о жизни, а потом без всяких предисловий протянул злополучную записку.

– Дурак, ну, что еще сказать! – вырвалось у меня.

Но Иван Кравец не дал мне продолжить:

– У Феди губа не дура. Он знает, чего хочет добиться в жизни…

– Тогда я ни черта не понимаю, – сказал я, все еще не вникнув в тему, поразившую Ивана в самое сердце. – Вы что – не сошлись в планах?

– Дело не в планах, Олег. Планы остались прежними – Сеул, медаль на Играх. Разве что может быть выше у спортсмена?

– И то правда…

– Я не потому у тебя, Олег, что ученик сбежал. Банальная история в наши дни в спорте, подобных – пруд пруди. Убьют парня!

– Ты о чем, Иван? Кто убьет?

– Тебе могу сказать прямо. Чует мое сердце – согласился он на подкормку, ну, чего уж тут, анаболики, тестостероны и прочая химия. Ты думаешь отчего у меня начались нелады кое с кем из руководства? Да все из-за этой химии, будь она проклята! Поперли на меня танком: все едят, а ты один парня, как красную девицу, бережешь. А сегодня, объясняли мне, без нее не обойтись. Мол, с волками, то есть с западниками, жить – по-волчьи выть. А я вообще не хочу выть! – взорвался Иван. – Ты знаешь, я всегда стремился воспитать не спортсмена для спорта, а человека для будущей жизни…

– У тебя есть факты, ты можешь представить доказательства? – Тут уж во мне заговорил газетчик.

– Факты – вот они. – Иван Кравец постучал согнутым пальцем по своему лбу.

– Этого недостаточно, Иван, и ты не хуже меня разбираешься в подобных ситуациях. Объявят клеветой, попыткой очернить советский спорт и т.д. И нас с тобой потянут в суд. Я верю тебе, что, к сожалению, чем дальше мы движемся в том направлении, которое выработано товарищем Громовым, тем серьезнее опасность… Мы теряем чистоту, искренность, добропорядочность спорта.

– Чистота спорта, – с горечью произнес Кравец. – Это в наши университетские годы мы после тренировок ничего крепче чем китайский лимонник или глюкозу с витамином С не принимали… Чистота спорта, – повторил Иван. – Чистоган, вот что движет кое-кем.

– Чем я могу помочь тебе, Ваня?

– Прошу тебя, богом заклинаю, ты бываешь на разных соревнованиях за границей. Сделай так, чтоб… чтоб… – Кравец стал буквально пунцовым, руки его тряслись, я никогда не видел его таким… – чтоб Федор попал под допинг-контроль, даже если он не войдет в число призеров. Ну, я не знаю, как это сделать, но это нужно, чтоб он одумался, остановился! Иначе парень пропадет, загнется!

– Задачку ты выдал, Иван. Извини, но даже затрудняюсь что-то ответить тебе сейчас. Давай подождем немного, может, ты ошибаешься? Ведь Федя будет соревноваться и обязательно рано или поздно попадет под контроль. МОК составил такой длинный список запрещенных препаратов…