Нить надежды - Завацкая Яна. Страница 61
– Но как ты одна… что ты будешь делать?
– Да ничего, зайду в бар, выпью, может, сниму себе кого-нибудь. Или в виртуалке посижу. Ты ведь вернешься часов в одиннадцать?
– Я постараюсь раньше, – пробормотала обреченно. Ну что сделать, нехорошо, конечно, но раз человек так горит желанием мне услужить…
Корн произвел на меня вполне благоприятное впечатление. Что-то такое слегка отдающее этнографией, но добротное, богатое колористически и вообще достойное моей музыкальной коллекции. И все-таки есть какое-то очарование в так называемом «живом звуке», ну пусть запись абсолютно ничем не отличается, пусть ни один эксперт (не говоря обо мне самой – дилетантке) не определит, исполняется ли вещь в музыкальном театре, или звучит запись в зале Черной Готики моего замка, я ничуть не жалею, что потратила вечер на сидение среди напыщенных гонских эстетов и студентов местной консерватории.
Врулы – так называются специфические для Астреи музыкальные формы, что-то вроде длинных развернутых сонат. В первой части играли три врулы, особенно меня задела третья, это уже было не просто какое-нибудь там эстетическое удовольствие, я просто, что называется, улетела. Врулы обычно не имеют названий, и я думаю, это правильно, музыка должна быть тем, что она есть – чистой абстракцией. Но мне показалось, эту вещь Корн посвятил какой-нибудь войне. Нет, не было там никакой маршевости, только низкий тяжелый гул и пронзительные вскрики скрипок, и потом – невыразимо печальная, щемящая мелодия. Она была просто очень близка мне, и я долго не понимала, о чем это они, а потом вдруг мне вспомнился Ильт, в самые последние минуты – как он повалился на покрытие космопорта, и я еще подумала, ранен, и потом – бледное, лишенное жизни, лишенное духа, вроде бы и родное, но ставшее уже совсем посторонним лицо… И я заплакала. Потом мне стало стыдно соседей, они подумают, что я сентиментальна, и музыка довела меня до слез. Но ведь это не музыка… К счастью, скоро врула закончилась. Я украдкой вытерла лицо.
Это по-своему очень весело и остро – притвориться такой, как все.
Пойти в буфет в антракте. Усевшись на высокий табурет, заказать бокал энизи, хрустящие путики. Болтая ногами, прислушиваться к разговорам, тянуть через соломинку кисловатое красное вино. Ты просто студентка или небогатая хористка, решила культурно провести вечер, или же прослушать Корна тебе нужно для какого-нибудь зачета. Ты выглядишь неплохо, но ничем, абсолютно ничем не отличаешься от точно таких же астрейских студенточек. Неважно, что денег у тебя хватило бы – купить и весь этот оркестр, и весь музыкальный театр со всей Ли-Кастрой впридачу. Неважно, что ты и вообще с другой планеты… Очень любопытно представить себя вот такой – простой девчонкой, ничего не знающей, как и все они, об иных цивилизациях, никогда не выезжавшей дальше пределов Он-Астреи.
Адоне, да как они живут-то? Я бы так не смогла. Без звезд…
О чем они думают? Я прислушалась к разговору, позади меня расположилась большая компания, судя по черным длиннополым сюртукам, студиозусы-музыканты. Интеллигентные люди, не мои шибаги все-таки…
– Ну и я решил снять бабу, – разорялся какой-то рыжий в центре, размахивая вилкой, как дирижерской палочкой, – а чего думаю…
– Ну и правильно, – поддержали его.
– Иду, значит, по Риваде, и вижу, стоит такая, знаете, вся беленькая, томная… я, значит, к ней… Так и так, говорю, может, желаете на катере прокатиться? Она так ресницы опустила… Вроде согласна. Ну и я ее повел, значит…
– А у меня на катере тоже история была, – вставил плюгавенький студентик, – потом расскажу…
Рыжий продолжал историю про свою блондинку. Я развернулась к компании вполоборота, и прихлебывая вино, через стакан, с любопытством разглядывала молодежь.
Да, точно консерваторские, вон значки на нагрудных карманах. Только на странные мысли их музыка наводит…
– Ну, завожу я ее, значит, в каюту… А грудь у нее была, отцы, вы себе не представляете! Вон у той, видите? У бара…
Все дружно повернулись к бару, высматривая там какую-то грудастую красотку.
– Так вот у нее была раза в два больше… как воздушные шары, честное слово!
Великий змей, ну и рожи… Шибаги и то лучше, честное слово. У этого морда прыщавая. У рыжего – будто кирпичом треснули и размазали. Еще какой-то с длинной черной гривой, этак вьющейся, сам тощий, ткни – упадет. И у всех выражение лица такое сальное… змей… Нет, вот этот парнишка, пожалуй ничего. Сидит в стороне и будто не слышит, что несут его коллеги. Да и на лицо парень приятный, темноглазый, носик острый, волосы чуть взлохмачены. Смуглый. И между прочим, не такой уж хилый, не совсем консерваторский вид у него… может, конечно, он на контрабасе играет. Но плечи широкие, какие там мышцы, не видно конечно, но ведь уже по манере держаться, двигаться ясно, что за человек. Спортивный парень.
Гогот прервал мое созерцание. Рыжий закончил рассказ, и видимо, что-то там было в конце смешное, я прослушала – что именно. Впрочем, думаю, немного потеряла. Теперь разговор шел ни о чем ином, как о женских задницах. Говорили на слегка приглушенных тонах, но мне было отлично слышно.
– Вот посмотрите, – эстетствовал рыжий, явная душа компании, – задница должна быть идеально круглой… здесь, в баре, ни у одной вы такой не найдете.
– А мне нравится вон та, – прыщавый указал на группку девушек черенком ложки, – вон та, в синем.
– У нее вообще нет зада, – отрезал рыжий и продолжил лекцию на тему, как должна выглядеть, и разумеется, ощущаться, правильная задняя часть. Студенты слушали с благоговением. Меня слегка порадовало, что понравившийся мне паренек сидел с такой миной на лице, будто только что съел лимон без сахара.
Я отвернулась. Да уж… чем больше узнаешь людей, тем меньше хочется с ними общаться. Ну ладно, мои шибаги – народ необразованный, военный, с них и взятки гладки. Но этих-то чему учат в консерватории?
– … мускулы, – донеслось до меня, – посмотрите только на ее спину, ведь это гладильная доска… Такое впечатление, что она биоатлетикой занимается.
– А по-моему ничего, – возразил голос прыщавого, – я бы ее с удовольствием…
– Только в темноте и с отвращением, – возразил рыжий, – это не женщина. Посмотри хотя бы, что она на себя напялила… Этот голубой газ – ну пошло же!
Меня вдруг кольнуло в самое сердце… голубой газ – так это же про меня!
Рыжий продолжал разоряться, и каждое слово все глубже прожигало стыдом и унижением мою душу… почему я молчу? Но что делать? Переломать студентам руки-ноги? Или уж сразу шеи? Или достать минипралль, предупредительный выстрел в люстру… Или просто сделать вид, что ничего не слышала?
– К ней притронуться-то негде, сплошные углы, в заднице наверняка мослы торчат, шлепнешь – руку отбить можно, – излагал свои впечатления рыжий, – да и маленькая… нет, если ее откормить как следует, может, ляжки и нарастут, а так…
Почему я не отвечаю? Змей, почему мне стыдно даже повернуться?
– Слушай, Глоб, ты бы помолчал, что ли, – раздался новый какой-то голос, доселе не звучавший. Я вдруг поняла, что говорит темноглазый, понравившийся мне студент, – а вдруг она слышит?
– Ну а что? – рыжий довольно заржал, – пусть знает, что о ней думают мужчины.
Он с таким невыносимым самодовольством это произнес, что я не выдержала. Спрыгнула с высокого табурета, резко развернувшись в прыжке, и оказалась возле столика консерваторцев. Набрала уже воздуха, чтобы командным голосом приказать слизняку заткнуться, но что-то остановило меня…
Темноглазый студент поднялся из-за стола.
– Простите, пожалуйста, сударыня, – произнес он и выжидающе посмотрел на рыжего. Тот хихикнул пошленько.
– Ты знаешь, девочка, мы разошлись во взглядах, этому юноше ты понравилась как женщина, а я ему разъяснил…
Пляп! Звонкая пощечина эхом отдалась в стенах буфета. Хорошая здесь акустика… Рыжий тут же побагровел и стал подниматься из-за стола. Я вдруг поняла, что мне не придется никому ломать ноги-руки, и отошла в сторону, с интересом наблюдая за происходящим.