Эмигрант с Анзоры - Завацкая Яна. Страница 23

Мы оба слетели с нар, даже Арни, хотя он тут же согнулся и застонал.

– Лежи, – сказал я, подал ему миску, потом взял свою.

Похлебка была отвратительная на вид, что-то такое темное, овощное с перловыми крупинками. Но вкуса мы не замечали. Да и какая разница, с хлебом-то… с целым большим куском настоящего черного хлеба. Мы старались есть медленно, но это не очень получалось. Наконец я поставил пустую миску на пол и повалился на нары в изнеможении, чувствуя себя до предела объевшимся.

– Черт, живот болит, – пробормотал Арни. Мы полежали некоторое время, я лично чувствовал полное блаженство. Еще косячок бы конечно курнуть… но сейчас даже жажда сенсара как-то отступила. Я даже задремал.

Позже к вечеру в камере зажглась тусклая желтая лампочка. Еда пробудила во мне жажду деятельности. Я встал, заставил Арни тоже подняться, безжалостно отодрал присохшую рубашку от его спины и стал осматривать раны. Арни стонал и охал. Переломов, кажется, не было, хотя ребра внушали мне определенное опасение. Я вспомнил, что раны рекомендуется промывать чистой водой, тут же намочил свою рубашку (сойдет и куртка на голое тело) и занялся Арни. Наконец я напялил на него заскорузлую рваную рубашку и уложил, накрыв курткой и еще одеялом сверху.

– Ох, никогда не подозревал в тебе скрытого садизма, – простонал Арни.

– Дурак, для тебя же стараюсь… хочешь, чтобы все загноилось? – буркнул я. Свою мокрую рубашку я просто выжал и повесил сушиться на краешек нар.

Нас не трогали до утра. Но мы не то, чтобы очень хорошо спали. Арни стало хуже ночью. Я присел было к нему, посидел немного, но он сказал:

– Какого черта… ты же не поможешь… ложись, хоть поспи.

Он был прав. Помочь я не мог, развлечение ему никакое не требовалось. Я заснул, потом проснулся и лежал, слушая дыхание Арни. Иногда хрипы как будто прекращались, и я знал, что это значит – совсем плохо. Значит, он уже совсем не может выдохнуть. Если он начинал хрипеть, звучало это страшно, но я понимал, что хрип – признак жизни, все-таки воздух проходит через сжатые бронхи. Однажды Арни позвал меня.

– Ланс…

Я вскочил, бросился к нему. Дыхания почти не было слышно, это значит – он дышал на пределе.

– Ланс, скажи им… боюсь… прости, боюсь я,– Арни, кажется, плакал. Как до сих пор эта простая мысль не пришла мне в голову? Откуда им знать, что у Арни астма, они же не врачи, будут они к его дыханию прислушиваться. Я слетел с нар, забарабанил в дверь. Через минуту примерно дверь приоткрылась. Заспанный охранник уставился на меня.

– Ты чего? По башке захотел?

– Послушай, – я старался говорить как можно убедительнее, – у этого парня астма. Он уже несколько дней задыхается. Ему совсем плохо. Вызови, пожалуйста, врача или фельдшера! Пожалуйста, а то ведь он умрет.

– Иди ты, – охранник захлопнул дверь.

– Ладно, ничего, – пробормотал Арни еле слышно. Но я снова постучал. Подождал, потом постучал сильнее. Дверь снова раскрылась.

– Ты хочешь, чтобы он умер прямо тут? – спросил я.

– Да сдохните хоть все, хвосты обезьяньи! – сказал охранник и попытался закрыть дверь. Я в отчаянии подставил ногу. Даже заметить не успел, когда он поднял дубинку и замахнулся – только искры из глаз полетели, и я оказался на полу.

Когда я пришел в себя и сел, потирая шишку на лбу, дверь снова приоткрылась.

– И запомни, дерьмо мула, если ты еще раз постучишь, вы оба отправитесь в карцер, ясно?

Я ничего не ответил, но охраннику, видимо, этого хватило.

– Не надо, Ланс, – сказал Арни, – не надо, все обойдется… прости. Я чего-то испугался.

Наутро Арни стало чуть-чуть лучше, по крайней мере, на тот свет он уже не собирался. Я под конвоем вынес парашу, принес ведро чистой воды. Потом нам притащили что-то вроде завтрака – кусок хлеба и несладкий чай.

Арни, повеселевший и слегка оправившийся, сидел на нарах по-турецки и поглощал завтрак. Уже лучше, подумал я, вчера он и повернуться не мог без стона. Впрочем, что я… сам недавно это пережил. На второй день всегда лучше. А раны поверхностные, синяки – это не страшно.

После завтрака вошел охранник, не ночной, незнакомый, и вызвал.

– Номер 128б-218.

Я покорно встал, протянул руку. Охранник отсканировал номер, показал дубинкой в коридор – проходи, мол. Я оглянулся на Арни. Чем он мог мне помочь? Или я – ему? Он медленно поднял руку – пальцы, сжатые в грязный, окровавленный кулачок. Держись, мол.

… Охранник привел меня в какой-то совершенно незнакомый кабинет. Здесь сидел Хранитель, но рангом повыше, чем вчерашний. Ничего так, симпатичный даже дядька. Охранник застыл за моим табуретом.

Хранитель устремил на меня взгляд и некоторое время изучал мое лицо.

– Двести восемнадцатый, – сказал он наконец, – ну что ж… ваша история мне известна. Ваш приятель убит… слушай-ка, объясни мне, зачем вам понадобилось бежать.

Я молчал, собираясь с мыслями.

– Вам не хватало чего-нибудь? – спросил он, – я сделал запрос в вашу общину и ничего не понял. Передовики, образцовые ребята… в чем дело-то?

Интересно, это такой новый прием – притворяться «своим дядькой»?

– Куда вы бежали?

– В Балларегу, – я выдохнул.

– Зачем?

– У нас там родственник… то есть не у нас, а у Таро. Ну, который погиб. Он обещал, что этот родственник нам поможет, документы новые сделает, мы в столице будем жить. Адрес я не знаю, – поспешно добавил я, – имя тоже… Когда Таро погиб, мы думали сдаться, но так получилось, что…

Хранитель долго молчал, изучая мое лицо.

– Мы не убивали никого, – добавил я, – у меня был пистолет, но патронов не было. Арни… ему очень плохо. Двести двадцатый, – пояснил я, – у него астма. Пожалуйста, направьте его в больницу. Пусть ему хоть укол сделают. Ведь нас теперь судить будут, да?

Зачем я ему все это говорю? Сейчас потащит ведь на качалку, выяснять имя мифического родственника. Или Арни будет допрашивать, но Арни тоже должен сообразить, что нельзя говорить ничего о Квирине.

– Почему вы решили бежать? – спросил вдруг Хранитель, – мне просто интересно, почему?

Я медленно выдохнул.

– Наш старший воспитатель… у нас в общине украли секретные документы. И он подумал на нас. Нас хотели судить как шпионов. Но это неправда.