Эмигрант с Анзоры - Завацкая Яна. Страница 32

Все у них замечательно, все здорово. И вот – палуба, на ней две машины вроде наших мотоскаров, и называются похоже – скарты, и вот звезды, такие, что внутри от восторга становится ветрено, и только одно… Если бы можно было это вам рассказать!

Как вспомнишь об этом – так хочется ничком брякнуться и завыть. Завыть! Может, это бы только и помогло… Все хорошо, все замечательно. До тех пор, пока их имена не всплывут – и тогда – ух в пустоту снова, в безнадежность. Вот ешь, к примеру, их эти остренькие котлетки с салатом, и подумаешь – ребят бы угостить – и – ух! Все, слезы наворачиваются. Или Нилле проверяет меня на своем диагностере, и как Арни вспомнишь: «Ты не представляешь, как много теряешь в жизни. Когда после приступа снова можно дышать, это… это ни с чем сравнить нельзя!» А ведь ты мог бы дышать теперь, Арни, мог бы забыть навсегда про свои муки. Или скарты – сейчас Таро бы так в них и вцепился, ходил бы вокруг… или сидел бы в Посту, разглядывал пульты управления, пилотов расспрашивал.

– Грустный ты очень, Ланс, – сказала мне Рица. Пилот-курьер. Их всего двое на этом корабле, Рица молоденькая совсем девочка, и командир – наоборот, пожилой уже, Акман. Они служат в основном для связи с посольствами и вот с такими наблюдателями, как Рины. Курьерская служба считается из самых простых, поэтому там многие пожилые пилоты служат, которым уже тяжеловато в сложные рейсы ходить, ну и молодежь, кто еще толком не выбрал профессию. Рица совсем малышка, ей восемнадцать лет всего. Они рано здесь работать начинают. Правда, Рица на восемнадцать не выглядит, я бы ей дал больше, и по виду, и по уму.

Это я ей помог какую-то скобу вытащить в отсеке двигателей. Не знаю уж, что за скоба, но самой ей было слабовато. Я подошел, рванул. Она поблагодарила, засмеялась. Что-то там подкрутила под крышкой и поставила скобу обратно. Повернулась ко мне.

– Если тебе еще чего потянуть надо, ты скажи, я всегда готов.

– Хороший ты, Ланс, – сказала тогда Рица. – Только очень грустный.

Я хотел ей сказать, отчего грустный. Но как-то не к месту было, да и страшно об этом говорить. Ведь начну говорить – и заплачу, а что я, маленький? Стыдно же. Я вспомнил только, отчего я грустный, и зубы стиснул, чтобы не заплакать и не крикнуть ничего.

Неловкое какое-то молчание повисло. Рица хотела улыбнуться и что-то нейтральное сказать, но тут басок командира раздался из динамика:

– Экипаж, жрать идите! Долго вас ждать?

– Пойдем скорее. – Рица бросилась вперед.

После ужина Рица уселась к пульту и начала прием вахты. Они по очереди дежурят, кто-нибудь обязательно должен у пульта находиться. Акман посуду сбросил в люк, повернулся ко мне:

– Ну что, может опять в шахматы?

– Вы бы лучше спели что-нибудь, – попросил я, – здорово у вас получается.

Акман крякнул. Это ему нравится. Вообще они, квиринцы, все какие-то талантливые. Я, правда, пока только четверых знаю. Но все равно! Леско романы пишет, Нилле играет на чем-то вроде большой гармоники, Рица – на флейте и на синтаре (что-то типа очень сложного синтезатора), а вот Акман поет неплохо… то есть поет он, наверное, средне, голос не оперный, но песни сочиняет сам.

Наверное, все это любительство, но главное – им доставляет большое удовольствие. И не только им. Я лично тоже всегда рад их послушать.

Взял Акман гитару (очень похожа на нашу, но двенадцатиструнная и корпус немного другой). Затянул густым баритоном, немного не попадая в ритм.

Очень подходил этот густой, гулкий голос и тихий перебор гитары к тому Океану, где мы плыли теперь. И мерцание огоньков на пульте, и ловкие пальцы Рицы, перебирающие разноцветные квадратики, и чернота в верхних экранах, и тишь, глубокая тишь, такая, наверное, только в Космосе и бывает. И вот эта песня.

Если бы ребята могли это слышать… Арни! Сидел бы он сейчас тут, впившись своими серо-голубыми глазами в певца, вбирая жадно каждое слово, каждый аккорд.

Я опустил голову. Я не единица даже – я треть. Треть человека. Не могу я жить, когда с одной стороны – свистящая пустота, и с другой – свистящая пустота. Акман уже пел следующую свою, недавнюю:

Я вдруг подумал – вот это их жизнь. Жизнь, которой я совсем не знаю и не понимаю. Я вижу только самое внешнее – технику, еду, медицину, и мне кажется, они как в Саду Цхарна живут. А на самом-то деле у них свои проблемы, свои трагедии, жизнь своя… вот и эта песня – мне она нравится, но чисто эстетически, а так – она чужая мне. Не понимаю я ее до конца. А для Акмана, для всех квиринцев это – жизнь, горе, счастье, любовь, смерть… мне всего этого не понять. У нас ведь и жизнь, и смерть совсем другие.

– Акман, – сказал я, когда песня закончилась, – а вы не могли бы, ну… перевод сделать. С лервени, с нашего языка. Подстрочник я могу, а вот в стихах чтобы… у меня один друг тоже писал.