Тварь - Бенчли Питер Бредфорд. Страница 66

Дарлинг не колебался, не мешкал, не раздумывал. Он схватил пилу и дернул пусковой шнур. Пила включилась с первой попытки, и маленький мотор с угрожающим рычанием заработал на холостом ходу. Вип нажал на пусковой рычаг, и полотно пилы закружилось, разбрасывая капли смазки.

Дарлинг услышал свой собственный голос: «О'кей» – и повернулся лицом к врагу.

Тварь будто задержалась на мгновение, а затем, с хрюканьем выпустив воздух, рванулась на Випа.

Он вновь нажал на пусковой рычаг, и вой пилы перешел в пронзительный визг.

Одна из извивающихся рук мелькнула перед лицом Дарлинга, и он взмахнул пилой. Зубья инструмента вгрызлись в плоть, и Випа окатило вонью аммиака. Мотор работал напряженно и, казалось, замедлил темп, как будто при пилке дерева, но Дарлинг думал: «Нет, не сдавайся, только не теперь».

Высота звука мотора вновь изменилась, вновь поднялась, и зубья пилы вгрызлись глубже, бросая в лицо Дарлинга куски плоти.

Рука была отрезана и упала. У зверя вырвался звук, звук ярости и боли.

Другая рука схватила Дарлинга, потом еще одна, и он хлестал по ним пилой. При прикосновении пилы руки отдергивались и отступали, а затем, будто управляемые обезумевшим мозгом твари, вновь нападали. Град кусков плоти разразился вокруг Дарлинга, и он был залит зеленой слизью и черными чернилами.

Внезапно он почувствовал, как что-то коснулось его ноги под водой, начало ползти вверх и обхватило за пояс.

Одно из щупалец все-таки добралось до него. Вип повернулся, надеясь увидеть его и атаковать пилой раньше, чем оно прочно схватит его, но в массе сворачивающихся, извивающихся рук он не мог отличить это щупальце от других.

Обхватив человека, щупальце, как питон, начало сжимать его, и Дарлинг ощутил жгучую боль, когда крюки в каждой из круглых присосок впились в кожу. Он почувствовал, что его ноги оторвались от палубы, и понял, что, как только окажется в воздухе, его можно будет считать мертвым.

Дарлинг вывернулся так, чтобы быть лицом к щелкающему клюву. В то время как щупальце сжимало его тело и выталкивало воздух из легких, он, держа пилу перед собой, наклонился к клюву. Клюв открылся, и на секунду Дарлинг увидел дрожащий язык – розовый и похожий на терку.

– Вот тебе, – закричал Вип и вогнал пилу глубоко в разверстый клюв.

Пила захлебнулась и соскользнула; ее зубья не могли прорезаться сквозь костистый клюв. Дарлинг вновь поднял инструмент, но одна из рук мелькнула перед его лицом, обхватила его руки, вырвала пилу и отбросила ее в сторону.

«Теперь, – подумал Дарлинг, – теперь я действительно мертв».

Щупальце сжалось, и Дарлинг понял, что туман, который начал заволакивать его глаза, означает наступление забвения. Он почувствовал, как поднимается из воды, увидел клюв, тянущийся к нему, ощутил зловоние.

Он увидел один глаз твари, темный, пустой и безжалостный.

Но внезапно ему показалось, что сам зверь поднялся вверх, будто подталкиваемый снизу какой-то силой.

Разнесся звук, не похожий ни на что когда-либо слышанное Дарлингом, – какой-то внезапный рык, – и что-то огромное и сине-черное вырвалось из моря, держа кальмара во рту.

Щупальце, обхватившее Дарлинга, отчаянно искривилось, и Вип почувствовал, что летит в воздухе и падает в пустоту.

53

– Тащи! – закричал Шарп.

Тэлли опустил руку в воду, отыскивая ремень Дарлинга. Нащупав его, он потянул и с помощью Шарпа, поддерживающего Дарлинга за руки, вытащил его на перевернутую крышку люка. Крышку заливало водой, но дерево, из которого ее сделали, было толстым и прочным, а сама она – достаточно большой, чтобы на ней поместились трое мужчин.

Рубашка Випа была разодрана в клочья, кровавые царапины пересекали грудь и живот в тех местах, где крюки твари разорвали кожу.

Шарп пощупал артерию на шее Дарлинга: биение пульса было сильным и ровным.

– Если ничего не оборвалось внутри, с ним должно быть все о'кей.

В темном тумане Дарлинг расслышал слово «о'кей» и почувствовал себя плывущим вверх, к свету. Он открыл глаза.

– Как себя чувствуешь, Вип?

– Как будто по мне проехал грузовик. Грузовик, полный ножей.

Шарп приподнял Дарлинга и поддерживал под спину.

– Посмотри, – указал он.

Дарлинг оглянулся. Покачивание крышки люка на волнах вызывало у него тошноту, и он потряс головой, чтобы прояснить ее.

Судно исчезло. Исчезло и животное.

– Что это было? – спросил Дарлинг. – Что сделало все это?

– Один из кашалотов, – ответил Шарп. – Он схватил этого проклятого кальмара. Откусил прямо за головой.

Внезапно в воде произошло движение, и Дарлинг вздрогнул.

– Все в порядке, – успокоил Тэлли. – Просто жизнь. Просто природа.

Поверхность моря была усыпана плотью кальмара, и на каждый кусок шло нападение. Суматоха вокруг судна была подобна звонку на обед, призывающему существ и с мелководья, и из глубин. Спинной плавник акулы прорезал обломки «Капера». Черепаха высунула из воды голову, осмотрелась кругом и вновь ушла в глубину. Бонито взбивали волны, набрасываясь толпой на свежую и не оказывающую сопротивления добычу. Спинороги, окуни и щучки игнорировали друг друга, носясь среди питательного бульона.

– Прекрасно, – проговорил Дарлинг, откидываясь назад. – Мне нравится вот такая жизнь.

– Я не знаю, где мы и куда направляемся, – сказал Шарп. – Я не вижу берега. Я вообще ничего не вижу.

Дарлинг намочил и поднял палец.

– Северо-западный ветер, – объявил он. – Мы идем домой.

54

Его породили в бездне, и он пребывал там многие недели, прикрепленный к выступу горного склона. Затем он оторвался, как и было запланировано для него природой, и, поднимаемый концентрацией ионов аммиака, начал медленно дрейфовать к поверхности. В далекие времена его могли бы сожрать по пути наверх – ведь он был питательной пищей.

Но ничто не напало на него; никто не нарушил его целостности и не вызвал наплыв морской воды, которая убила бы крошечных существ, находящихся внутри его. Итак, он благополучно достиг поверхности и купался в солнечном свете, необходимом для выживания.

Он плавал на поверхности спокойного моря, не замечая ветра и погоды, такой тонкий, почти прозрачный. Но его студенистая оболочка была удивительно прочной.

Он имел форму овала с отверстием в центре. Он поворачивал все свои стороны к солнцу, подставляя всего себя питательным веществам, посылаемым с расстояния почти ста миллионов миль.

Однако он был уязвим. Черепаха могла полакомиться им, акула, проплывающая мимо, могла распороть его. Природа предопределила так, что многие существа должны погибнуть, став пищей для других и поддерживая тем самым равновесие в цепи питания.

Но в самой природе произошло нарушение равновесия, и поэтому желеобразный овал вращался на поверхности воды дни и ночи до тех пор, пока не закончился его цикл. Созрев, он распался на части и выбросил в море тысячи маленьких мешочков, в каждом из которых находилась полностью развившаяся тварь. Когда каждая тварь почувствовала, что ее время пришло и она живет своей жизнью, она высвободилась из мешочка и сразу же начала поиски пищи.

Они были каннибалами, эти существа, и те, что были посильнее, набросились на своих собратьев и пожрали их. Но существ было так много и они рассеялись в воде так быстро, что большинство выжило и опустилось в приятные для них холодные струи пучины.

Почти все они должны были бы оказаться съеденными на пути ко дну или к укрытию в трещинах подводных вулканических склонов. В лучшем случае только одна тварь из сотни должна была бы выжить.

Но хищники исчезли, и, хотя одиночные охотники все еще встречались и собирали свою жатву, уже не существовало больших стай, которые когда-то выполняли роль естественных регуляторов. Огромные косяки бонито и макрели, стаи мелких белых кальмаров, морских щучек, тунцов, прожорливых ваху, барракуд – все исчезли.

И поэтому к тому времени, когда твари опустились на три тысячи футов и укрылись в скалах, почти десять процентов – а это примерно сто отдельных особей, а может быть, и двести или триста – остались живы.