Чужой - Ахметов Фарит. Страница 13

В мае 1986 года вышел партийно-правительственный пакет постановлений и Указ Президиума Верховного Совета СССР об усилении борьбы с нетрудовыми доходами. Конечно, эти документы сразу были взяты на вооружение в нашем ОБХСС, и, надо сказать, именно они дали зеленый свет и широкую дорогу уже упомянутой мной мышиной возне. Она напоминала суету вокруг крошечных хлебных зернышек, упавших с огромного воза ворованного зерна, доход от продажи которого беспрепятственно и по давно отработанной схеме распределяли те, кто ближе всего стоял к государственной кормушке.

Руководство требовало материалов по всем разделам постановлений, по всей программе «борьбы» (о, как мы привыкли бороться! С каким кровожадным удовольствием находим себе заведомо слабых противников!). А разделы эти — и, соответственно, противники — были: водитель госмашины, подсадивший «левого» пассажира; кустарь-одиночка, скрывающий часть налогов; бабка, скормившая своей скотине несколько буханок хлеба; квартиросъемщик, сдавший занимаемую им жилплощадь под наем без оформления соответственных документов. И так далее, и тому подобное. По зрелому размышлению, все они в результате своей незаконной деятельности приносили обществу какую-то пользу, но на это глаза закрывались, и виновники подвергались крупным штрафам, а в случае рецидива изоляции от того самого общества.

Анализируя суть этих постановлений и Указа Верховного Совета, я заключил, что все они направлены на укрепление системы сшибания «палок», ибо ловля мелкой рыбешки пускала пыль в глаза обывателю и, по существу, дезинформировала людей, создавая видимость грандиозной «Работы по борьбе» с преступностью. Кроме того, у меня создавалось впечатление, что авторы этих документов больше всего заботятся не о сохранности общественного добра, а о том, чтобы, не дай бог, кто-нибудь из смертных правдами или неправдами заработал больше, чем какой-нибудь чиновник из аппарата ЦК КПСС.

Торговлю я курировал недолго. Как только от продавцов ниточки потянулись к директорам магазинов и крупному районному начальству, словом, когда я нечаянно задел интересы торговой мафии, меня сразу же отстранили и назначили контролировать другую область, стараясь подсовывать несущественные материалы.

Однажды мне передали неперспективное, как считали прокурор и мои коллеги, дело о взятке. Материал был действительно сырой, но тем интереснее мне было работать. Собрав неопровержимые улики, я переслал документы прокурору, тот возбудил уголовное дело и направил его в суд. Взяточника осудили. Узнав о приговоре, я пожалел, что не отказался от этой работы. Осужденный работал не слишком большим начальником одного из подразделений таксопарка, был уже в годах, преступление совершил впервые, а ему за четыреста рублей дали пять лет лишения свободы. Я испытал потрясение. К тому времени у меня было достаточно сведений, когда должностные лица, а в основном это коммунисты, брали взятки десятками и сотнями тысяч и оставались на свободе.

Впрочем, порой люди и этого клана не брезговали мелкими хищениями. Их толкала на преступление не бедность, не нищета, а неуемная алчность.

Однажды к нам позвонил человек, представился сторожем дома отдыха и собщил, что его директор — вор.

— Приезжайте — сами увидите, — заключил он.

Из его слов следовало, что директор задумал похитить с базы простыни. За молчание сторож получил бы свою долю краденого, но по какимто соображениям сдал начальника. Мы встретились со сторожем, уточнили день и время, когда машина должна была забрать «товар», остальное было делом техники. Мы задержали расхитителя с поличным. Теперь уже не помню точно, на какую сумму было совершено хищение, по-моему, в пределах восьмисот рублей. При задержании директор вел себя весьма агрессивно, грозил нам страшными карами со стороны вышестоящих инстанций, а у меня в кабинете вдруг сник и стал похож на нашкодившего мальчишку:

— Сам не знаю, как это получилось… Бес попутал. Поймите, это в первый и последний раз. Отпустите меня, ведь вам ничего не стоит. У меня жена, дети, сын в институте учится…

Мне стало жаль этого пожилого человека, и чтобы немного успокоить его, я сказал:

— Сам по себе факт, конечно, неприятный, если не сказать больше. Но мне кажется, волноваться вам не стоит. Ведь вы же член партии, так? Значит, характеристики у вас будут положительными. Думаю, что с учетом всех обстоятельств суд оставит вас на свободе.

— Нет, этот вариант мне на подходит. Суд! Вы понимаете, о чем вы говорите? А может… Может, заберете себе эти чертовы простыни — и дело с концом?!

— А вы-то понимаете, о чем говорите?

— Мало? Да, конечно, что это я… Так я вам еще денег принесу, сколько скажете, столько и принесу. Пожалейте меня, ведь меня могут исключить из партии.

«Ну и скотина же ты», — подумал я, а вслух сказал:

— Забудьте все, что вы мне здесь предлагали. Я бы на вашем месте о другом подумал. Тут того и гляди в тюрьму посадят, а вы о своем партбилете печетесь.

— В тюрьму меня не посадят, я и сам знаю, а вот что я буду делать без партии? Вы как коммунист должны понять меня.

Меня вывела из себя его наглость и самоуверенность: он явно был убежден, что закон писан не для него, и я заговорил, с трудом сдерживаясь, чтобы не сорваться на крик:

— К счастью, я не коммунист. И в вашей партии никогда не был. И вступать не собираюсь!

— Как же это? Как же вы работаете в таких органах?

— А вот так и работаю! Для меня главное — это закон, хотя вам это не понять. А еще существует честь и совесть, которой, похоже, у вас нет.

Он, видимо, сообразил, что со мной лучше говорить по-другому и снова попытался разжалобить меня. Стал рассказывать, как прослужил двадцать пять лет в Советской Армии прапорщиком, вступил там в партию, после увольнения работал инструктором в райкоме КПСС, а теперь вот директором дома отдыха. Я перебил его.

— Скажите, а вы не в строевой части служили?

— Да нет, в основном по хозяйственной части, заведовал имуществом…

— Значит, были кладовщиком? Скажите на милость, для чего кладовщику, выдающему сапоги и портянки, коммунистическая идеология?

Директор часто заморгал, явно не понимая меня.

— Молчите? — сказал я, невольно повышая голос. — Так я вам отвечу. Потому что по вашим понятиям, если кладовщик не будет коммунистом, он может сгноить портянки и подорвать обороноспособность Советской Армии. Вы породили атмосферу страха и недоверия. Вы сделали людей рабами. Государство для вас это все, а человек, личность — это ничто. Людей вы превратили в животных, они потеряли чувство собственного достоинства и вынуждены только беспрекословно повиноваться, потому что все, что необходимо человеку, находится в руках государства.

Я уже давно перешел на крик.

— К счастью, ваше время проходит. Подпишите протокол и можете идти.

Он молча повиновался. Я смотрел на его ссутулившуюся спину, когда он шел к двери, и думал о том, что, наверное, зря распинался перед ним. Кто он такой? Человечек, знающий, что пока он в номенклатуре райкома, его могут назначить на любую руководящую должность. Это предел его потребностей. Ни о чем ином он думать не хочет и не может.

А его удивление, что я не в партии, было действительно искренним. Будучи министром внутренних дел, Федорчук издал приказ, согласно которому сотрудником отдела борьбы с хищениями социалистической собственности мог стать только член партии. Думаю, смысл этого приказа понятен. Поскольку совершать крупные хищения и брать взятки могли только коммунисты, сидящие на руководящих должностях, то и право расследовать эти преступления, а точнее, прикрывать их, получали исключительно члены партии.

Конечно, к тому времени я уже многому научился. Я понимал, что, по существу, поддерживаю ненавистную мне политическую систему, привлекая к уголовной ответственности стрелочников. А неприкасаемые из высших эшелонов, сведения о махинациях которых мне постоянно поступали, были по-прежнему недоступны для меня.

Я решил сменить тактику.