Курьер из Лондона - Збых Анджей. Страница 5
3
Клос зажмурился. В зале, освещенном несколькими керосиновыми лампами, было очень светло.
– Слушаю вас, – долетел до него негромкий голос.
Обер-лейтенант удивился: голос принадлежал невысокому, чисто выбритому лысоватому старику. Слушая Гофберга, Клос представлял себе гордого, высокого мужчину, с аристократической внешностью, коротко стриженного, с пышными шляхетскими усами. А увидел человека, одетого в поношенную домашнюю куртку, похожего на учителя гимназии или почтового служащего.
– Я хотел бы видеть пана Пшетоцкого, – сказал Клос по-немецки, решив не показывать, что знает польский язык.
– Слушаю вас, – повторил хозяин дома.
– Я получил приказ расквартироваться в вашем замке.
– В моем замке? – спросил Пшетоцкий на чистом немецком языке с венским акцентом. – Мой замок был сожжен. Сожгли его в тридцать девятом. Если вы говорите об этом доме, то это всего лишь скромный флигель. Когда-то здесь проживала моя прислуга. А что касается расквартирования… Ну что ж, вы теперь здесь хозяева. Только не могу понять, почему выбрали именно мой дом…
Слушая Пшетоцкого, Клос подумал: гордость это или бравада старого шляхтича? А может, хозяин просто хотел щегольнуть своей аристократичностью перед этими двумя молодыми женщинами? Если бы на месте Клоса был кто-нибудь другой в немецком мундире, то эти уловки могли для старика плохо кончиться. Немецких офицеров раздражает национальная гордость поляков.
– Вам помочь выбрать комнату? Или вы сами? Надеюсь, господин обер-лейтенант не займет мою спальню…
– Разместите меня где вам будет угодно. Я пробуду здесь несколько дней. Только прошу учесть, что в свою комнату я проведу телефонную связь.
– Зося, покажи пани Иоланте ее комнату, а Марте скажи, чтобы постелила господину офицеру в комнате в мансарде, где нет печки.
Клос, едва скрывая улыбку, повернулся к стене и сделал вид, что рассматривает портреты толстых усатых предков хозяина дома. Пшетоцкий отвел немецкому офицеру неотапливаемую комнату, питая надежду, что тот не вынесет холода и быстро покинет усадьбу.
– Кто кроме вас проживает в доме? – спросил Клос, садясь в удобное кресло около стены. Он заметил, что Пшетоцкому это не понравилось.
– Кроме меня – моя внучка, ее подруга пани Иоланта Кшеминьская, дочь моего старого знакомого, и прислуга: камердинер Ян, его жена, которая занимается кухней, и их дочь Марта, она исполняет обязанности служанки. Теперь нам не требуется большой штат прислуги…
Клос присматривался к висевшей на стене сабле прекрасной старинной работы. Ножны и рукоятка ее были покрыты искусной тонкой резьбой. Только теперь он понял, что поведение Пшетоцкого продиктовано не высокомерием и не кичливостью. Это был трезвый расчет, основанный на знании психологии. Старик интуитивно чувствовал, что с немецкими офицерами необходимо разговаривать свысока, ибо у них в крови – почтение к аристократам. Называя свой большой многокомнатный особняк скромным флигелем и утверждая, что в этих условиях не требуется большая челядь, Пшетоцкий как бы хотел спросить немецкого офицера: «А какая прислуга была у тебя в Германии?»
Теперь Клос другими глазами смотрел на невысокого старика с барскими манерами и повелительными нотками в голосе.
Ян что-то шепнул на ухо хозяину дома.
– Проводи пана офицера в его комнату, – сказал Пшетоцкий камердинеру. – А ваши люди, господин офицер, разместятся в другом флигеле.
Клос слегка поклонился и пошел за Яном. На лестнице он посторонился, чтобы пропустить спускавшихся сверху молодых женщин, которых перед этим видел в гостиной. Они прошли мимо, не удостоив его даже взглядом. Старшая, стройнее и обаятельнее, подчеркнуто демонстрировала свою надменность. Камердинер Ян, поднимаясь по лестнице с лампой, даже не оглянулся, идет ли за ним немецкий офицер.
Девушки застали старика Пшетоцкого в гостиной. Он нервно ходил взад и вперед, держа в зубах давно погасшую трубку.
– Зачем только принесло сюда этого немца? – спросила Зося.
– Сам об этом думаю.
– Если бы они намеревались выселить вас из Пшетоки, – проговорила Иоланта, – то вручили бы вам официальное распоряжение своего командования. Этот офицер, как видно, из вермахта. А они, как правило…
– С виду интеллигентный, вежливый, однако он все-таки шваб. Берегитесь его, девочки мои. Кажется, он по-польски не понимает, но осторожность никогда не помешает.
– А вы, дедушка… – начала укоризненно Зося.
– Я, паненки, святой, это совсем другое дело. Я старик, а что они могут сделать со старым человеком? Убить? Так ведь это – милость! Не нужно будет долго ждать ее, костлявую. Да что там! Твой отец, Иоланта, умел с ними обращаться. Помню, еще во время первой мировой войны, едем мы вдвоем – Генрик и я, от Пшетоки до Карчмисок. И вдруг останавливают нас немцы, приказывают высаживаться, им, видите ли, бричка потребовалась. А Генрик, твой отец, который в Вене имел адвокатскую практику и говорил по-немецки, как настоящий шваб, как закричит на них… Пятнадцать минут ругал немецкого лейтенанта, словно мальчишку.
– Ну и что? Не отдали бричку? – спросила Иоланта.
– Отдали, – со вздохом ответил старик. – Высадились и пошли, но Генрик поговорил с ними, и поговорил как следует!
– То были другие немцы, – сказал Зося. – А эти – фашисты.
– Пора спать, девочки мои, уже поздно, – по-отечески заботливо проговорил старик Пшетоцкий. – Утро вечера мудренее.