Фиора и король Франции - Бенцони Жюльетта. Страница 13

— Не… думаю. Нет.

— Ну вот видишь, ты не уверена! Слушай меня внимательно.

Сейчас я дам тебе одну микстуру. При малейшем подозрении на беременность ты выпьешь ее всю залпом и запьешь медом. Сначала тебе будет так плохо, что тебе покажется, что ты умираешь.

И это мучение продлится два дня. Зато потом ты смело сможешь глядеть в глаза своему мужу.

— А это не будет преступлением?

С высоты своего роста Деметриос внимательно посмотрел на молодую женщину, устремившую на него взгляд своих лучистых серых глаз, в которых застыл беспокойный вопрос. Никогда раньше она не казалась Деметриосу такой прекрасной. Одетая в простое платье из тонкой ткани, расшитое полевыми цветами, с волосами, заплетенными в толстую косу, которая спускалась по груди до самой талии, она была олицетворением самой весны.

В руках она держала легкий зонтик от солнца, прикрывавший ее нежное лицо и длинную, точно выточенную из белого мрамора, шею. Безупречны были тонкая талия, округлые бедра, легкая грациозная походка, приводившие Лоренцо в такой восторг. Ее редкая красота стала истинным украшением королевства. Деметриос подумал, что Медичи едва ли сможет в объятиях других женщин, так страстно желающих его, когда-нибудь забыть Фьору. Он вспомнил, как однажды Лоренцо сделал ему признание:

— Обладание Фьорой равнозначно обладанию красотой всего мира. А держать ее в своих объятиях, познать всю прелесть ее любовной страсти, на которую не способна ни одна женщина в мире, и есть настоящее счастье.

Фьора вопросительно продолжала смотреть на Деметриоса, ушедшего в свои мысли.

— Ну? Ты так и не ответишь мне? Ведь это преступление — изгонять из своего чрева собственного ребенка!

— Согласен. А когда твой муж, узнав обо всем, из ревности убьет вас обоих, не будет ли это двойным преступлением? Стоит мне подумать об этом, у меня останавливается сердце. Так что возьми это и спрячь. Повторяю: мужу ни слова!

Они повернули назад к дому. Идя вдоль ограды сада, они увидели Карло, которому садовник помогал устанавливать ульи с пчелами. Молодой человек любил пчел и проявлял большой интерес к их разведению. Закатав рукава халата из грубой ткани, с растрепавшимися на ветру волосами, он устанавливал очередную раму с пчелиными сотами. И весь просто сиял от счастья.

Фьора пригласила его отобедать в обществе своих друзей Коммина и Мортимера. Но уговоры ее были напрасны: он стеснялся своей внешности.

— Довольно того, что шотландец уже видел меня, — сказал он Фьоре извиняющимся тоном, — но не хватало еще, чтобы на меня смотрел господин посол.

— Ну что вы такое говорите, Карло? Все знают, что наш брак недействителен, но нас с вами связывает глубокая дружба.

Дорогой мой, у меня никогда не было брата, теперь я думаю, что обрела его!

— Господи! За что же мне такое счастье! Знайте, у вас никогда не будет брата нежнее меня! И все-таки не просите меня быть с вами за обедом.

Жизнь на свежем воздухе шла ему на пользу, она восстанавливала его силы, его бледные щеки даже порозовели.

— Ты не хочешь взять его с собой во Францию? — тихо спросил грек.

— Это было бы самым лучшим решением. Не забывай, что его считают умершим.

— Но мне кажется, что ему лучше остаться здесь. Пока он находится под покровительством Лоренцо, никто не осмелится тронуть его. Во Франции он будет чувствовать себя рыбой, выброшенной на сушу. К тому же климат этой страны идет ему на пользу. А я со своей стороны помогу ему удовлетворить его жажду к знаниям.

— Другими словами, — печально промолвила Фьора, — из нас двоих ты выбрал его. Я, кажется, начинаю ревновать.

— О, я польщен, — невесело улыбнулся Деметриос. — Но если говорить серьезно, Фьора, мы с Эстебаном должны остаться здесь. Потому что даже я не могу сказать, что бы нас ожидало там. Может быть, огромное счастье, которого бы я желал от всего сердца, а может быть, новые испытания, которые неизбежны в наше безжалостное время. Главное, будь уверена в том, что у тебя есть дом, что мы — твоя родная семья, которая всегда примет тебя. А пока пойдем-ка посмотрим, как там наш Карло справляется со своими любимыми пчелами.

И тут произошло неожиданное. Покой мирного летнего дня внезапно был нарушен оглушительным звоном самого большого колокола, подхваченным перезвоном соседних малых колоколов, звонящих только в случае какого-нибудь бедствия, обрушившегося на Флоренцию. Этот неумолкающий звон, смешивающийся с ревом толпы, напоминал ту страшную ночь расправы и убийств.

Все померкло перед глазами Фьоры. Она уже не видела ни красивого пейзажа, ни лазурного неба, ни ласкового солнца, под лучами которого распустились душистые цветы.

Забыв о Карле, Фьора и Деметриос бросились к старой башенке, служившей когда-то укреплением города. На ее вершине грек установил подзорную трубу, в которую обычно наблюдал за звездами. Но сейчас она ему была нужна совсем для другого.

Он нацелил ее на южные городские ворота в надежде увидеть приближающиеся к Флоренции войска. Однако все было тихо.

— Придется подождать прихода Эстебана, — вздохнул Деметриос. — Он нам принесет свежие новости.

А кастилец в этот день вызвался проводить французов до самого замка Медичи под предлогом, что он заодно обновит запасы свечей. На самом же деле ему нужно было увидеть хорошенькую торговку бельем из квартала Сан-Спирито, которую во время волнений он буквально вырвал из рук разъяренной толпы.

С того самого момента ноги его почему-то сами вели к очаровательной Констанции. Он чувствовал, что все сильнее и сильнее привязывался к ней. Это не укрылось от Деметриоса, который, несмотря на скрытный характер Эстебана, уже обо всем догадывался, а когда тот внушал ему мысль о прибыльности торговли бельем, у Деметриоса не оставалось никаких сомнений по поводу частых отлучек своего слуги.

Поэтому для обитателей виллы Бельтрами не было ничего удивительного в том, что Эстебан не явился сразу после того, как трубы возвестили о закрытии городских ворот. По всей вероятности, кастилец остался на ночь у подружки. Рассерженный Деметриос только пожал плечами: Эстебан еще ответит за этот поступок, недостойный верного слуги.

— Жаль, что мы так ничего и не узнаем до завтрашнего дня! — вздохнула Фьора.

Большой колокол наконец-то перестал бить в набат, однако это не успокоило Фьору, так как со стороны долины поднялся страшный рев, который невозможно было перекрыть звоном малых колоколов.

С наступлением ночи все разбрелись по своим комнатам.

Сидя у окна своей спальни, Фьора вдруг услышала топот копыт.

Лошадь остановилась у ворот виллы. Фьора замерла в нетерпении. Она знала, что ночным гостем не мог быть никто другой, кроме Лоренцо.

Она не ошиблась, он стремительно вошел в ее комнату. При слабом свете лампы Фьора увидела его вновь таким, каким он предстал перед ней в день убийства Джулиано: черный камзол, распахнутый до самого пояса, волосы, взлохмаченные от быстрой езды, капельки пота на лбу и лицо, покрытое дорожной пылью. Но сейчас выражение его лица было совсем иным. Это был уже не тот человек, который пришел забыться в ее объятиях. Перед ней стоял мужчина, полный величия и решимости:

— Я просто приехал сказать тебе «прощай», — сказал он.

— Уже? Но ведь я уезжаю только через несколько дней.

— Я знаю. Но я уезжаю еще раньше и тебе советую не тянуть с отъездом.

— Но почему, ничто не торопит меня, да и Коммин…

— Коммин завтра отбывает в Рим, а я, разумеется, буду сопровождать его. Пошли за Деметриосом, нам надо вместе все обсудить.

Когда они втроем сели за стол, Лоренцо рассказал, что произошло и почему вся Флоренция поднялась на ноги. Оказывается, вечером прибыл гонец от папы и привез весть о том, что Сикст IV объявляет войну. В письме, адресованном настоятелям церкви, говорилось, что сам папа якобы ничего не имеет против сеньории и Флоренции. Он выступал только исключительно против Лоренцо Медичи, считая его убийцей и святотатцем, и что, мол, если Флоренция изгонит недостойного тирана, всевышний благословит этот город.