Дезире - Зелинко Анна-Мария. Страница 16

Немногие девушки умеют свистеть. Я принадлежу к этому меньшинству, но, увы, никто не признает моего дара. Наоборот, у нас в доме считается неприличным, когда девушка свистит.

Однако я тихонько засвистела: «День славы»… — Снизу мне ответили: «Настал»… — От стены дома отделилась темная фигура и вышла на дорожку.

Я забыла закрыть окно, я забыла сунуть ноги в туфли, я забыла накинуть что-нибудь на плечи. Я была только в ночной рубашке. Я забыла, что прилично и что неприлично. Я сбежала с лестницы и открыла дверь. Босыми ногами я почувствовала гравий дорожки, а потом… Потом — его губы, жесткие, любимые губы на своем носу.

Было слишком темно, чтобы можно было выбрать более удобное место для поцелуя.

Вдали загрохотал гром, и он прижал меня к себе, тихонько прошептав:

— Тебе не холодно, «кариссима» (дорогая — по-итальянски)?

А я ответила:

— Только ногам, так как я без туфель.

И тогда он взял меня на руки и понес на широкую террасу подъезда. Там мы сели, он снял пальто и укутал меня.

— Когда ты вернулся? — спросила я.

Он ответил, что он еще в пути, так как не видел еще мать. Я прижалась щекой к его плечу, почувствовала грубое сукно и стала такой счастливой.

— Тебе было очень плохо? — еще спросила я.

— Нет. Совсем не плохо. А вообще, спасибо за передачу. Я получил ее с припиской от полковника Лефабра. Он написал, что только ради тебя переслал мне этот сверток.

Говоря так, он целовал мои волосы. Потом, быстро перескочив на другой предмет:

— Я потребовал, чтобы меня выслушал военный совет. Мое желание не удовлетворили.

Я подняла голову, но было так темно, что я не могла взглянуть ему в глаза. Я видела только контуры его лица.

— Военный совет!.. Это очень страшно!

— Нет. Я бы имел возможность объяснить офицерам свои планы, рассказать, что они были задержаны у военного министра. Хотя бы таким способом я смог бы привлечь к себе внимание. Но… Они не согласились, и мои планы покрываются пылью где-нибудь в архиве, а министр Карно нисколько не беспокоится о том, что наша армия с грехом пополам способна только защитить наши границы.

— И что же ты теперь будешь делать?

— Меня освободили потому, что против меня нет никаких обвинений. Но я неприятен господину военному министру и его помощникам. Неприятен, понимаешь? Они отправят меня на самый неинтересный участок и…

— Пошел дождь! — прервала я его. Первые крупные капли упали мне на лицо.

— Это ничего, — ответил он, удивленный, что я так плохо понимаю все интриги в военных кругах. И он стал мне объяснять, что могут сделать с генералом, от которого хотят избавиться. Я сжала колени и поплотнее закуталась в генеральское пальто. Вновь прогремел гром и где-то близко заржала лошадь.

— Это моя лошадь. Я привязал ее к калитке вашего сада.

Дождь пошел сильнее. Молнии сверкали чаще, гремел гром и каждый раз ему отвечала испуганная лошадь. Наполеон крикнул ей что-то, и сейчас же над нами открылось окно и мы услышали крик Этьена:

— Кто там?

— Иди в дом. Мы очень промокли, — прошептал мне Наполеон.

— Кто там? — кричал Этьен. Потом послышался голос Сюзан:

— Закрой окно, Этьен, и иди ко мне, я боюсь грозы.

А Этьен ответил:

— Кто-то там в саду. Нужно спуститься посмотреть.

Наполеон поднялся и встал под окно:

— Это я, м-сье Клари. — Его осветила молния. Я увидела на одно мгновение его худую фигуру в старом генеральском мундире. Потом темнота стала еще гуще, гремел гром, ржала лошадь, стучал по крыше дождь…

— Да кто же там? — кричал Этьен.

— Генерал Буонапарт, — крикнул Наполеон в ответ.

— Разве вы не в тюрьме? — зарычал Этьен.

— Меня освободили, — ответил голос Наполеона.

— Но что вы делаете в нашем саду ночью и в грозу? Я встала, накинула на плечи генеральское пальто, которое было мне до пят, и стала рядом с Наполеоном на дорожке.

— Сядь и заверни ноги моим пальто. Ты простудишься, — сказал мне Наполеон.

— С кем вы разговариваете? — крикнул Этьен. Дождь прекратился, и я теперь хорошо слышала нотки гнева в его голосе.

— Он разговаривает со мной, — крикнула я. — Этьен, это я, Эжени.

Тучи разошлись. Луна вышла из-за туч и показала меня Этьену во всем моем неприглядном виде, в ночной сорочке, с накинутым на плечи пальто Наполеона, босую и в ночном чепчике на волосах. Одновременно она осветила высунувшегося в окно Этьена в ночном колпаке.

— Генерал, я требую объяснений, — закричал ночной колпак очень злым голосом.

— Имею честь просить у вас руки вашей младшей сестры, м-сье Клари, — крикнул Наполеон и обнял меня за плечи.

— Эжени, возвращайся в дом немедленно, — приказал Этьен. В окошке показалась голова Сюзан. Она вся была в папильотках и выглядела рогатой.

— Спокойной ночи, «кариссима». Мы увидимся завтра за свадебным столом, — сказал Наполеон, целуя меня. Его шпага позвякивала по гравию дорожки. Я проскользнула в дом. Я забыла отдать ему его пальто. Перед открытой дверью своей спальни стоял Этьен в ночной сорочке со свечой в руке. Я прошла мимо него как тень, босая и в пальто Наполеона.

— Если бы папа мог видеть это! — голос Этьена дрожал от ярости.

В нашей комнате Жюли сидела на кровати.

— Я все слышала!

— Мне нужно помыть ноги, я выпачкала их, — сказала я, наливая в таз воду из кувшина. Потом я легла и поверх одеяла положила генеральское пальто.

— Это его пальто, — сказала я Жюли. — Мне будут сниться хорошие сны под его пальто.

— Мадам Буонапарт, жена генерала!.. — задумчиво пробормотала Жюли.

— Если мне посчастливится, его выгонят из армии.

— Господи Боже! Это будет ужасно!

— Неужели ты думаешь, что я хочу иметь мужа, который всю свою жизнь проводит где-то на фронтах и который возвращается домой изредка и лишь для того, чтобы рассказывать мне о битвах? Нет. Я предпочитаю, чтобы он вошел в дело к Этьену и занял бы какое-нибудь место в коммерции нашего торгового дома.

— Тебе не удастся этого добиться, Эжени, — решительно сказала Жюли и погасила свечу.

— Я тоже так думаю, а жаль! Наполеон — гений, но я боюсь, что торговые дела его совершенно не интересуют. Спокойной ночи.

Жюли чуть не опоздала в мэрию, так как мы не могли найти ее новые перчатки, а мама уверяла, что выходить замуж без перчаток никак нельзя. Когда мама была молода, все венчались в церкви, но после Революции браки заключаются в мэрии и очень мало молодоженов, венчающихся в церкви.

Конечно, ни Жюли, ни Жозеф не помышляли о венчании, но мама каждый день вспоминала свою белую вуаль, которую она хотела бы надеть на голову Жюли, и музыку органа, без которой «в ее времена» не могло быть настоящей свадьбы.

Жюли сшили розовое платье, отделанное настоящими брюссельскими кружевами и красными розами. Этьен достал для нее розовые перчатки, которые ему пришлось выписать из Парижа. И вот эти-то перчатки мы и не могли найти…

Церемония регистрации брака была назначена на десять часов утра, а перчатки отыскались без десяти десять под кроватью Жюли. Поэтому Жюли стремительно выбежала, увлекая за собой двух своих свидетелей, которые едва успевали за ней. Ее свидетелями были Этьен и дядя Соми. Дядя Соми — брат мамы, который всегда принимает участие в наших семейных торжествах.

В мэрии ожидали Жозеф и два его свидетеля — Наполеон и Люсьен.

Я не успела одеться, так как потеряла массу времени на розыск пропавших перчаток. Поэтому я стояла у окна нашей спальни и кричала:

— Счастливо!..

Но Жюли меня не слышала, так как она торопилась.

Коляска была украшена белыми розами из нашего сада и совсем не была похожа на наемный экипаж.

Я до тех пор приставала к Этьену, пока он не взял меня в магазин, где я выбрала бледно-голубой шелк на новое платье. Когда м-ль Лизетт, наша домашняя портниха, начала кроить мне платье, я очень просила не укорачивать его, но, увы, платье все-таки было короче тех, которые я видела в журнале Парижских мод. Юбка была пришита к корсажу как раз на талии, а вовсе не под грудью, как теперь носят в Париже, и мое платье нисколько не похоже на платье м-м Тальен, «Богоматери Термидора», богини Революции…