Дезире - Зелинко Анна-Мария. Страница 46

Вечером к нему пришел брат Жозеф. Наполеон через секретаря спросил, что нужно брату. Жозеф заявил секретарю: «По делу правосудия». Секретарь получил приказ ответить Жозефу, что Наполеон не хочет, чтобы его беспокоили.

За ужином Жан-Батист был более молчалив, чем обычно. Вдруг он ударил кулаком по столу:

— Представляешь, на что осмелился Бонапарт? С помощью трех сотен драгун он посмел захватить политического противника за границей! Он привез его во Францию и отдал под суд военного совета. Для всех, кто имеет хоть малейшее понятие о Правах человека, это пощечина!

— И что будет с этим узником? Скажи, его ведь не расстреляют? — спросила я со страхом.

Жан-Батист пожал плечами.

— И он еще говорит о присяге Республике, он уверяет, что защищает Права человека! — пробормотал он.

Больше мы не говорили о герцоге. Но я не могла не думать о смертном приговоре, лежащем на письменном столе Наполеона, о приговоре, который ждал одного росчерка пера…

— Жюли сказала мне, что Жером Бонапарт согласился развестись с этой американкой, — сказала я, чтобы прервать тягостное молчание.

Жером — несчастный ребенок прежних времен, стал морским офицером и однажды попал в руки англичан. Чтобы избежать плена, он уехал в Америку. В Америке женился на американке мисс Элизабет Петерсон, девушке из Балтимора. Наполеон бушевал. Жером сейчас на пути во Францию и дал согласие на развод с бывшей мисс Петерсон. Единственное возражение, которое он привел Наполеону в свое оправдание, было:

— Но у нее много денег!

— Семейные дела первого консула меня совершенно не интересуют, — заявил Жан-Батист.

У подъезда остановилась карета. «Уже десять! Довольно поздно для визитеров!» — подумала я.

Фернан доложил:

— Мадам Летиция Бонапарт.

Я была очень удивлена. Мать Наполеона не приучила меня к своим визитам без предупреждения. Однако она сама появилась на пороге, отодвинув Фернана.

— Добрый вечер, генерал Бернадотт, здравствуйте, мадам!

М-м Летиция не постарела, она скорее помолодела за эти годы. Ее лицо, раньше хмурое от множества забот, как-то посветлело, складки в углах губ разгладились. Но в ее черных волосах проглядывали серебряные нити. Она причесывалась по-прежнему гладко, с большим крестьянским узлом на затылке. Несколько кудряшек, в угоду парижской моде, падают на лоб, что ей совершенно не идет.

Мы проводили ее в гостиную, и она села на диван, медленно снимая перчатки. Я невольно остановила взгляд на ее руке, украшенной огромным перстнем с камеей, который Наполеон привез ей из Италии. Мне вспомнились ее пальцы, покрасневшие от стирки…

— Генерал Бернадотт, допускаете ли вы возможность, что мой сын расстреляет герцога Энгиенского? — спросила она без предисловия.

— Это не первый консул, а военный совет вынес смертный приговор, — ответил Жан-Батист осторожно.

— Военный совет исполняет желания моего сына. Считаете ли вы возможным, что мой сын допустит приведение приговора в исполнение?

— Не только возможным, но и вполне вероятным. Иначе я не понимаю, зачем он взял в плен герцога, который находился не на французской территории, и зачем он отдал его суду военного совета.

— Спасибо, генерал Бернадотт, — произнесла м-м Летиция, рассматривая свою камею.

— Знаете ли вы мотивы, которые толкнули моего сына на этот поступок?

— Нет, мадам.

— Но у вас есть какие-либо предположения?

— Я предпочел бы их не высказывать, мадам.

Она промолчала. Она сидела на диване, наклонившись вперед, ноги слегка раздвинуты, как очень уставшая крестьянка, которая может себе позволить минуту отдыха.

— Генерал Бернадотт, знаете ли вы, к чему приведет исполнение этого приговора?

Жан-Батист не ответил. Он запустил руку в свои густые волосы, и по его лицу я видела, насколько тягостен ему этот разговор. Тогда она подняла голову. Ее глаза были широко раскрыты.

— К убийству! Это приведет к подлому убийству!

— Успокойтесь, мадам, — начал Жан-Батист.

Но она подняла руки и жестом заставила его замолчать.

— Успокойтесь, сказали вы?.. Генерал Бернадотт, мой сын на пороге подлого убийства, а я, его мать, должна быть спокойной?

Я села рядом с ней на диван и взяла ее руку. Ее пальцы дрожали.

— Наполеон имеет для этого политические основания, — прошептала я.

Но она сердито огрызнулась:

— Придержите язык, Эжени! — и вновь впилась взглядом в Жана-Батиста. — Для убийства нет оправдания, генерал! Эти политические основания…

— Мадам, — мягко сказал Жан-Батист. — Вы много лет назад отослали своего сына в военную школу, и он стал офицером. Вероятно, у вашего сына взгляды на жизнь человека несколько другие, чем у вас, мадам.

Она горестно покачала головой.

— Мы не говорим о человеческой жизни во время битвы, генерал! Разговор идет о человеке, которого силой привезли во Францию, чтобы лишить жизни. Этот расстрел лишит Францию уважения в глазах всего мира! Я не хочу, чтобы мой сын Наполеон стал убийцей! Я не хочу этого, понимаете!

— Вы должны с ним поговорить, мадам, — предложил Жан-Батист.

— Но, но [9], синьор, — ее голос хрипел и рот лихорадочно кривился. — Это ничему не поможет. Наполеон скажет: «Мама, ты ничего не понимаешь, иди спать!» или «Мама, хочешь, я увеличу твою пенсию?»… Нужно, чтобы к нему поехала она, Эжени!

Мое сердце остановилось. Я отрицательно затрясла головой.

— Синьор генерал, вы не знаете, но давно, когда мой Наполеон был арестован, и мы боялись, что его расстреляют, это она, маленькая Эжени, побежала к военному начальнику, и она пришла нам на помощь. Теперь нужно, чтобы она поехала к нему, нужно, чтобы она напомнила ему…

— Не думаю, что это может повлиять на первого консула, — сказал Жан-Батист.

— Эжени… пардон, синьора Бернадотт, мадам, вы же не хотите, чтобы ваша страна стала в глазах всего света Республикой убийц? Правда, вы этого не хотите? Мне рассказывали сегодня те, кто был у меня, что у этого герцога тоже есть старенькая мать и невеста… мадам, сжальтесь надо мной, помогите мне, я не хочу, чтобы мой Наполеон…

— Дезире, оденься и поезжай в Тюильри. — Жан-Батист говорил тихо и непреклонно. Я встала.

— Ты проводишь меня, правда, Жан-Батист? Ты проводишь меня?

— Ты прекрасно знаешь, девчурка, что это отнимет у герцога последний шанс, — сказал Жан-Батист с горькой усмешкой. Потом он обнял меня за плечи и прижал к себе. — Тебе нужно говорить с ним без свидетелей. Я почти уверен, что ты ничего не достигнешь, но все-таки стоит попробовать, моя любимая!

Его голос был полон жалости. Я согласилась с ним, но не могла не сказать:

— Будет, пожалуй, неудобно, если я поеду одна ночью в Тюильри. Достаточно женщин, которые в такой поздний час входят… — и, не заботясь о том, что слышит м-м Летиция, я продолжала: — которые входят к первому консулу.

Но Жан-Батист сказал:

— Надень шляпу, пальто и — в дорогу!

— Возьмите мою карету, мадам. И, если вы не возражаете, я подожду здесь вашего возвращения, — сказала м-м Летиция.

Я машинально согласилась.

— Я не буду вас беспокоить, генерал. Я сяду здесь у окна и буду ждать, — услышала я еще.

Потом я побежала в свою комнату и, торопясь, надела свою новую шляпу, украшенную бледной розой.

С тех пор, как четыре года тому назад адская машина взорвалась рядом с коляской Наполеона, и не проходит месяца, чтобы министр полиции Фуше не раскрыл заговора против первого консула, в Тюильри нельзя попасть без того, чтобы вас не останавливали каждые десять шагов и не спрашивали, зачем вы едете. Однако я преодолела все преграды легче, чем предполагала. Каждый раз, когда меня останавливали, я отвечала: «Я хочу говорить с первым консулом», и меня пропускали. У меня не спрашивали моего имени. Меня не спрашивали также и о цели моего визита. Национальные гвардейцы только понимающе ухмылялись, разглядывая меня, и мысленно меня раздевали… Все это было мне крайне неприятно. Наконец я оказалась у двери, которая должна была вести в приемную первого консула.