Нострадамус - Зевако Мишель. Страница 36

Тот же самый свисток, который заставил вздрогнуть Руаяля де Боревера, помешал раздумьям Нострадамуса, вырвал его из мира грез. Он встал, вышел на лестничную площадку, перегнулся через перила и увидел, как Боревер спускается в общий зал.

V. Дочь великого прево

Услышав свисток, четыре бандита, сидевшие за столом у очага, вскочили. Трактирщик помчался отпирать.

— Та-ак… Подходит время разрабатывать план атаки, — сказал Тринкмаль.

— Рогсо Dio! — выругался Корподьябль. — Не хватил ли он через край, этот юнец Сент-Андре? Это надо же — похитить дочь мессира де Роншероля, парижского великого прево, начальника над всеми караулами!

— Господа, — вновь заговорил Тринкмаль, — я нашел решение: пусть Руаяль идет с нами… Что скажете насчет этого? Клянусь святым Панкратием, кто родился в Париже, тому не откажешь в здравом смысле!

Его предложение было встречено радостными восклицаниями собратьев. И бравые ребята тут же решили отправиться к Бореверу, чтобы уладить дело.

Но они не успели дойти до лестницы, ведущей наверх, а тот, о ком только что говорили, уже показался на ней.

— Легок на помине! — кланяясь, перешептывались они.

— Ладно, парни, я прощаю вас, — произнес Боревер.

Что он им прощал? Выяснять не было времени. Потому что в тот самый момент, когда в комнату вошел Руаяль, туда же с улицы ворвался молодой человек с криком:

— Вы готовы? Мой гонец предупредил меня, что она проедет здесь через двадцать минут: он видел карету на окраине Мелена. В дорогу! Я сам расставлю вас по постам.

Новоприбывший был юношей лет двадцати, бледным, с тонкими губами и резкими чертами лица. Взгляд его блуждал. Он явно не мог, а может, и не очень хотел скрыть, насколько взволнован.

— Монсеньор, — сказал ему Тринкмаль, — мы подумали и решили, что дело, которое вы нам предлагаете, противоречит всем заветам Господа нашего Иисуса Христа!

Молодой человек побледнел еще больше и поглядел в сторону двери, но Буракан уже стоял там, перед единственным выходом наружу, со шпагой наготове. Юноша, которого охватило бешенство, явно не знал, что делать дальше.

— Эй! — пришел ему на помощь Страпафар. — Не отчаивайтесь! Ваше отчаяние надрывает мне сердце… Понимаете, мы с удовольствием украдем для вас вашу возлюбленную, вашу птичку, но нам бы хотелось, чтобы в этом участвовал наш капитан.

— Ваш капитан?!

— Ну да. Знаменитый Руаяль де Боревер — вот он перед вами, весь из плоти и крови! — подтвердил Тринкмаль. — Капитан, а это весьма любезный сеньор, мессир Ролан де Сент-Андре, сын господина Жака д'Альбона де Сент-Андре… Он намерен похитить одну девицу: дочку нашего достопочтенного прево…

— Понятно, — перебил разбойника Сент-Андре. — Что ж, вас будет пятеро вместо четверых. Так даже лучше. А вы согласны помочь мне сегодня вашей шпагой? — спросил он, обращаясь к Бореверу.

— Зависит от цены, которую вы предложите, — холодно ответил тот.

— Я обещал вашим товарищам сто экю.

— Черт побери, но с тех пор, как в этом участвую я, цена должна удвоиться! — проворчал Руаяль, сверкая глазами. — И давайте договоримся сразу. Деньги вперед. Руководить предприятием буду я, я один. Вы останетесь здесь, будете отдыхать в уголке у огня… Я сам приведу к вам девчонку. Иначе не стану и браться за это дело. Идет?

Сент-Андре бросил на бандита убийственный взгляд. Руаяль спокойно пожал плечами: не хотите — как хотите. «Заказчику» ничего не оставалось, как, расстегнув свой промокший насквозь плащ, достать из-за пазухи увесистый мешочек с золотыми монетами. Затем он высыпал на стол содержимое и стал лихорадочно пересчитывать деньги. Их оказалось двести пятнадцать экю. Сент-Андре отодвинул от себя требуемую сумму, и Руаяль по-прежнему спокойно забрал все деньги, проговорив:

— Ну вот, а пятнадцати экю как раз хватит, чтобы заплатить за вино. Эй, ребята, пошли!

Никто не успел и глазом моргнуть, а пятеро разбойников уже исчезли, растворились в потемках, в дождевых струях, из-за распахнутой двери не слышно было ничего, кроме воя ветра. Но Сент-Андре прислушивался в напрасной надежде уловить там какое-то движение, он застыл посреди большой, теперь совершенно пустой комнаты совсем один и был похож на статую, воплощающую преступление.

Внезапно неподалеку, на большой дороге раздался звук чавкавших по грязи колес, потом — крики, ругань, проклятия, потом — выстрелы из аркебуз, потом — бешеный перезвон шпаг, снова восклицания, вопли, крики этот раз крики ужаса, проклятия — на этот раз проклятия неистовства, стоны раненых, потом все это смешалось опять и стали слышны лишь звуки битвы, и, наконец, цокот копыт двух или трех лошадей, удалявшихся на огромной скорости, и — тишина. Мертвая тишина. Полное, ужасное молчание… Все было кончено!

Нострадамус, спустившийся на несколько ступенек, так же, как Сент-Андре, жадно смотрел в зияющее отверстие двери. Смертельно бледный и молчаливый, как изваяние, он был похож на ангела смерти. Он ожидал появления той, которая должна была явиться сюда на встречу с возлюбленным.

«Дочь Роншероля! — кружилось в его воспаленном мозгу. — Дочь Роншероля! И сын Сент-Андре! Здесь, прямо передо мной! Ах! Какие ужасные сомнения одолевали меня, когда во чреве Сфинкса, в недрах Великой Пирамиды я вопрошал судьбу, когда после долгих часов головокружительного опьянения и безмерной тоски я наконец начинал ощущать себя сильнее всякого другого человека! Сколько раз мне приходилось сомневаться в Абсолютном, в возможностях высшего знания, дающегося ценой двадцати лет такого тяжкого труда, такой нечеловеческой боли! Оккультные науки, запретные для людей, я отрицал вас! И вот, едва я снова поднялся на поверхность земли, с первых же шагов по возвращении в этот мир, столь явное, столь ослепительное, сравнимое разве что с молнией, доказательство того, что Судьба — живое существо! Она взяла меня за руку и привела туда, где я смогу осуществить свое отмщение, завершить дело, которое обязан завершить в этой жизни, в жизни, которою я живу в этом веке! Потому что именно здесь, в этой убогой харчевне, в этом забытом людьми и богом трактире встречаются дети тех, кого я ненавижу, кровь от крови и плоть от плоти тех, к кому я чувствую омерзение! Потому что вот он, передо мной, сын Сент-Андре, который хочет обесчестить дочь Роншероля! А кто пришел на помощь этому преступнику? Кто приведет к нему за руку девушку, чтобы мерзавец обесчестил ее? Сын Генриха II, короля Франции! Сын того, кому отдали на поругание Мари! Сын короля Франции!»

В этот самый момент, когда Нострадамус перегнулся через перила, чтобы лучше увидеть дочь Роншероля, в этот самый момент она вошла.

Ее вел за руку Руаяль де Боревер. Он был опьянен пережитым сражением, его ноздри вздрагивали, глаза сверкали, губы были полуоткрыты, вид его был страшен. Он продвигался вперед — гибкий, как пантера, сильный, как лев, грубый, каким только и мог быть этот разбойник с большой дороги.

Ролан де Сент-Андре отступил к очагу. Он дрожал. Полой плаща он прикрыл лицо, но не спускал глаз с той, которая минуту назад возникла из тьмы, и взгляд его горел чудовищной страстью, какая способна превратить человека в дикого зверя.

— Сударь, — сказал Руаяль де Боревер, отпуская руку девушки. — Вот ваша девчонка. Вы заплатили мне, чтобы я привел ее. Я привел. Мы квиты.

Девушка держалась очень прямо, только руки ее слегка дрожали. Едва Боревер отпустил ее, она шагнула по направлению к Сент-Андре. И воцарившееся было молчание нарушил ее чистый, звонкий, как колокольчик, мелодичный и на удивление спокойный голос.

— Значит, это вы, месье, приказали остановить карету, значит, это вы приказали совершить гнусное, вероломное похищение. Значит, так вы относитесь к женщинам. А теперь вы не осмеливаетесь показать мне свое лицо. Правильно делаете. А то мне пришлось бы увидеть лицо труса и подлеца…

Сент-Андре вздрогнул. Дрожь пробежала по его телу от головы до пят.

— Но вам следует кое-что узнать, — продолжала она. — Знайте, что никому не дано безнаказанно поднять руку на Флоризу де Роншероль. Я не говорю об этих ничтожных бродягах, которые сами не понимали, что делают… Я говорю о вас, месье. Насколько я понимаю, вы — дворянин. Так решитесь же посмотреть мне прямо в лицо, как я смотрю на вас.