Последняя схватка - Зевако Мишель. Страница 23

Да, это была воистину триумфальная процессия. Таких бесконечных оглушительных приветствий никогда раньше не слышали ни юный король Людовик XIII, ни его царственная мать.

Мы попытались дать некоторое представление об этом великолепном кортеже. И должны заметить, что все парижане были от него в восторге. Но появление герцогини Соррьентес в Лувре должно было превзойти то, что видели на улицах горожане.

В роскошном тронном зале собрался весь двор. Точнее, два двора: большой двор Марии Медичи и маленький, не слишком заметный в обычное время двор юного короля. Блестящая и шумная толпа заполняла зал. Золото, шелк, атлас, бархат, парча, бриллианты, жемчуг, перья, ослепительные наряды кавалеров и дам, дивная гармония цветовой палитры — все это складывалось в волшебную картину, не имеющую ни малейшего сходства со скучными и холодными официальными приемами нашего времени, даже если их и называют «самыми блестящими».

На помосте, покрытом ковром с геральдическими лилиями, был установлен балдахин из бархата, тоже усыпанного лилиями. Под ним — два кресла, вернее — два трона. На одном из них восседал юный король; на шее у монарха — золотая цепь собственного ордена. На другом троне замерла мать Людовика XIII, королева-регентша Мария Медичи.

Рядом с помостом — насколько это позволяет этикет — стоят две группы: одна — со стороны короля, другая — со стороны Марии Медичи. Это — приближенные венценосных особ. Возле государя: старший сокольничий Люинь, который не стал еще графом; полковник Орнано, командир корсиканцев; герцог де Бельгард, старый маркиз де Сувре, воспитатель Людовика XIII; юный маркиз де Монпульян, сын маркиза де Ла Форса, главный соперник Люиня: эти два любимца короля отчаянно борются за безраздельную привязанность монарха, но пока делят ее между собой.

Для Кончини все они — заклятые враги.

Возле Марии Медичи: Леонора Галигаи, мрачная вдохновительница своей безвольной коронованной подруги, действия которой она ловко направляла к вящей пользе и славе своего любимого мужа Кончини; Клод Барбен, главный казначей; маркиз де Темин и его сын, граф де Лозьер; и, наконец, сеньор де Шатовье, старый волокита, которого мы видели в Бастилии, комендантом которой он являлся.

Притворно улыбаясь, обе эти группы с тревожной подозрительностью присматривались друг к другу.

В зале присутствовали канцлер, министры, маршалы и самые высокие должностные лица парламента. Лотарингский дом был представлен герцогом Майеннским, губернатором Парижа и острова Иль-де-Франс. Но не было никого из Гизов; не было также ни принца Конде, ни герцога Вандомского, ни графа Суассонского. Впрочем, это никого не удивляло: было известно, что эти вельможи удалились в свои владения и занимаются там расстроенным хозяйством, что стало обычным явлением после смерти Генриха IV. Эти наезды в свои поместья были очень выгодны, ибо слабое и нерешительное правительство всякий раз платило сеньорам за покорность звонкой монетой.

Вдоль стен тронного зала застыли неподвижные, как статуи, гвардейцы в роскошных костюмах, с копьями в руках, под предводительством капитана — маркиза де Витри.

Был тут, конечно, и Кончини. Он мог появиться с маршальским жезлом, ибо был маршалом Франции, как и Ледигьер. Ему следовало предстать перед собравшимися в качестве первого дворянина королевства. А он держал себя как хозяин, ибо по воле королевы-регентши получил неограниченную власть как в Лувре, так и во всей стране, хотя и выказывал безграничное почтение к юному монарху. И в качестве хозяина Кончини проявлял удивительную прыть, за всем приглядывая, повсюду успевая, точно соблюдая план церемонии, которую сам продумал до мельчайших подробностей и согласовал с Фаустой.

Кончини позаботился, разумеется, и о собственной безопасности. Поэтому в зале присутствовали и Роспиньяк, капитан гвардейцев маршала, и четыре лейтенанта его «войска» — Эйно, Лонгваль, Роктай и Лувиньяк. Все они не сводили глаз со своего хозяина. Стараясь не привлекать к себе внимания и держась на некотором расстоянии от Кончини, они повсюду следовали за ним, готовые броситься в бой по малейшему знаку маршала.

Мы уже заметили, что Кончини сам продумал эту церемонию, одобренную Фаустой. Он взялся также официально представить чрезвычайного посла, хотя это вовсе не входило в его обязанности. Это насоветовала маршалу Леонора.

А Леонора плохих советов не давала. Она забывала о самолюбии, чтобы сохранить милость особы, которую все еще называла с величайшим почтением «синьорой». Понятно, что Галигаи вела себя так неспроста. Леонора тайно вынашивала чудовищные планы… Почувствовав себя достаточно сильной, она схватит за горло и не отпустит, пока не задушит. А до тех пор Галигаи сумеет быть покорной. И Кончини она убедила, что ему тоже следует выказывать расположение к герцогине. С Марией Медичи Леонора не. считалась настолько, что даже не сочла нужным рассказать той о своих тайных замыслах, направленных против Фаусты. Леонора действовала, зная, что придет время — и одного ее слова будет достаточно, чтобы положение резко изменилось…

Надо заметить, что Фауста давно уже догадалась о намерениях Леоноры. Но делала вид, что ни о чем не подозревает: пока что ненависть Галигаи играла ей на руку. И Фауста платила своим противникам той же монетой, изображая самую искреннюю и нежную привязанность к Кончини, королеве и ее фаворитке.

Итак, Кончини предложил Фаусте руку и повел красавицу к трону. Слева от нее находился граф де Карденас, полномочный испанский представитель, перешедший к ней в подчинение, что совсем не огорчало его, поскольку это была одна видимость.

Наступила полная тишина. Все взоры были прикованы к Фаусте, которая, глядя прямо перед собой, шествовала величественно, словно императрица. Она казалась такой молодой и прекрасной, что по залу пробежал шепот восхищения. Дамы придирчиво рассматривали ее в тайной надежде обнаружить во внешности герцогини какой-нибудь изъян, но надежде этой не суждено было оправдаться. Черты лица Фаусты были столь совершенны, осанка столь благородна и поступь столь царственна, что все головы невольно склонялись при приближении этой поразительной женщины.