Смертельные враги - Зевако Мишель. Страница 28

– Недавно я видел его, когда он проезжал на носилках, и, клянусь честью, впечатление не из лучших.

– Король, шевалье, – это человек, который приказал отрубить голову одному из своих министров лишь за то, что тот осмелился заговорить прежде, чем получил высочайшее дозволение... Это человек, который в мельчайших подробностях записывает, в каком порядке он оставил бумаги на своем рабочем столе, дабы удостовериться, что ничья нескромная рука к ним не прикоснулась... Это человек, который преследует своей неумолимой ненавистью женщину, уже не любимую им, обрекая ее на медленную смерть в темнице, куда он приказал ее бросить... Этот человек явился сюда во главе армии, чтобы покарать безобидных ученых и мирных торговцев только за то, что они поклоняются иному богу, чем он... В действительности же их преступление состоит в том, что они обладают несметными богатствами, весьма пригодными для конфискации...

Там, где прошел этот человек, загораются костры, чтобы обратить в пепел тех, кого пощадила мушкетная пуля... В довершение ко всему, этот человек из ревности приказал схватить и умертвить в ужасных пытках своего собственного сына, наследника трона, инфанта дона Карлоса! Вот что такое испанский король, которого вы, шевалье де Пардальян, имели несчастье только что повидать!..

– На своем жизненном пути, уже довольно долгом, мне довелось сразить несколько довольно устрашающих чудовищ... Признаюсь однако, что никогда не встречал я столь полного, столь замечательного в своей уродливости образчика, как тот, чей портрет вы мне сейчас набросали. Именно его мне не хватало для моей коллекции, и все сказанное вами вызывает во мне яростное желание увидеть его поближе... хотя бы это и грозило мне, маленькому человечку, быть раздавленным и стертым с лица земли.

– Именно это и сказал бы Дон Кихот! – восхищенно воскликнул Сервантес.

– Простите?..

– Ничего, шевалье, так, одна мысль. И продолжал серьезно:

– Однако если бы дело было только в короле... это было бы еще не столь страшно...

– Как, сударь, есть еще что-то похуже?.. Если это так, значит, надо набираться сил, черт побери!.. Ну, ну, давайте ваш стакан... За ваше здоровье, господин де Сервантес!

– За ваше здоровье, господин де Пардальян! – отвечал Сервантес с мрачным видом.

– Ну вот, – сказал Пардальян, ставя пустой стакан на стол. – А теперь рассказывайте. Мне хотелось бы знать, каким чудовищем, еще более страшным, вы станете пугать меня теперь.

– Инквизиция! – выдохнул Сервантес.

– Фи! – звонко расхохотался Пардальян. – Вы, дворянин, и дрожите перед монахами!

– О, шевалье, эти монахи заставляют дрожать короля и самого папу!

– Прекрасно! Но что такое ваш король?.. Нечто вроде псевдомонаха с короной на голове. Что такое папа? Бывший монах в митре! Я еще могу понять, что монахи могут пугать друг друга, но нас? Фи! Впрочем, папу и даже папессу – вы, наверное, и не знаете, что была и папесса? – так вот, папу и папессу я держал в своих руках, и, клянусь вам, весили они не слишком много... Я погнушался сжать кулак, иначе бы они были раздавлены!..

– Замечательно! – воскликнул Сервантес, захлопав в ладоши. – Сейчас вы говорили совсем как Дон Кихот!

– Я не знаком с этим господином, но если он говорит так же, как и я, значит, это умный человек, черт подери!.. Если только он не сумасшедший... Как бы то ни было, будь этот Дон Кихот здесь, разумный он или безумный, он бы сказал, как и я: «Пейте, дорогой господин де Сервантес, пейте это светлое вино из моей страны такое шипучее, такое веселое, и вы ощутите, как улетучиваются мрачные мысли, которые преследуют вас.»

– Ах, шевалье, – сказал Сервантес, помрачнев, – не шутите!

И продолжал с выражением скрытого ужаса:

– Вы-то не знаете, какое кошмарное судилище представляет собой святая инквизиция... Ведь в этом скопище палачей все свято... Вы не знаете, что эта страна, столь щедро одаренная природой, страна, где жизнь еще недавно била ключом, страна, блистающая славой своих художников и ученых, которых ныне уничтожают сотнями, – эта страна сегодня медленно агонизирует в безжалостных объятиях власти, правящей с помощью страха и ужаса... да, да, ужаса тысяч несчастных, которые, теряя разум, доносят сами на себя и сами себя предают огню аутодафе [3] !.. Не дай вам Бог узнать когда-нибудь, что такое «святые дома»!.. Это камеры всегда забитые жертвами, зловонные мешки без воздуха и света... Да знаете ли вы, наконец, что если не находится достаточно живых, чтобы утолить ненасытную жажду трибунала, алчущего человеческой крови, инквизиторы иногда выкапывают мертвецов и бросают их в костер?! И с этим-то многоголовым чудовищем вы хотите сразиться?.. Берегитесь! Вас разобьют, как я разбиваю этот кубок!

И резким движением Сервантес разбил стоящий перед ним кубок.

– Хуана! – позвал Пардальян. – Дитя мое, принесите другой кубок господину де Сервантесу.

А когда кубок был заменен и наполнен, когда Хуана удалилась, Пардальян повернулся к Сервантесу и произнес голосом, исполненным глубокого волнения:

– Дорогой друг, я очень тронут и восхищен той дружбой, какой вы изволили почтить меня – безвестного чужеземца. Познакомившись со мной получше, вы узнаете, что много раз я должен был быть разбит наголову, но в конечном счете – не знаю уж, как и почему! – всегда бывали биты как раз те, кто собирались стереть меня в порошок.

– Иными словами, несмотря на все, что я вам сказал, вы стоите на своем?

– Более чем когда-либо! – просто ответил Пардальян.

– О, блистательный Дон Кихот! – восхитился Сервантес.

– Однако, – мягко продолжал Пардальян, – ваша дружба вынуждает меня дать некоторое пояснение. Вот оно: все, что вы мне только что сказали, я уже знал и раньше. Но есть одна вещь, которую, быть может, не знаете вы, но которую знаю я: моей стране угрожают оба эти бедствия – и Филипп II, и его инквизиция... И еще я знаю совершенно точно: Франция не будет медленно удушена, подобно вашей несчастной стране.

– Почему же?

– Потому что я этого не хочу! – твердо произнес Пардальян.

– И опять вы говорите как Дон Кихот! – восторженно воскликнул Сервантес, который, слушая ответы Пардальяна, совсем потерял чувство реальности и погрузился в мир несбыточных фантазий.

3

Первоначальное оглашение, а впоследствии и приведение в исполнение приговоров инквизиции, в частности публичное сожжение осужденных на костре.