Летчик-истребитель. Боевые операции «Ме-163» - Зиглер Мано. Страница 21

Я пошел дальше и приблизился к радиорубке, на которой виднелись следы от пуль, оставленные вражескими «мустангами», а за ней стоял ангар, где проводились испытания двигателей истребителей, в котором и сейчас стоял страшный грохот. И было трудно поверить, что через несколько дней этот ангар, куда мы так часто любили заходить, будет стоять молчаливый и пустой. А что будет со мной? Йесау находится в Восточной Пруссии недалеко от Кенигсберга. Сейчас эта территория была в безопасности для любого, кому это было нужно. Далеко от линии фронта, нет воздушных рейдов, одним словом, настоящий курорт! Летать день за днем на новом истребителе без оружия и каждый вечер играть в карты вместе с Карлом Воем, Францем Першеллом и Нелте совершенно непонятно для чего! Я знал это чертово место очень хорошо, так как в течение нескольких месяцев перегонял оттуда «Bf-110» в Финляндию. Йесау! У черта на куличках!

Поехать в Йесау, чтобы умереть там от скуки! Да, было очевидно, что на мою долю выпадет самая тяжелая работа. Ведь здесь испытывали «кометы», а я должен был использовать свои самые лучшие навыки.

В этот момент раскаленный добела выхлоп самолета резко вылетел из отверстия в стене ангара, с шипением обжигая траву и издавая пронзительный звук в сумерках. Я стоял в сотне метров, и вырвавшееся пламя полетело прямо на меня. Жаркое дыхание двигателя обдало меня, и сильная горячая волна толкнула меня в грудь, заставив дрожать, как лист на ветру. Затем последовал ужасающий треск, огонь прекратился, жар поутих, и все стихло в один момент. Мой гнев испарился вместе с последней каплей топлива в двигателе, и я в один момент примирился со своим переводом.

Направляясь к себе, я вспомнил, что должен сделать что-то важное перед своим отъездом из Бад-Цвишенана – а именно оставалось еще почти восемьдесят литров сливового бренди, которое мы аккуратно транспортировали из Бользена в огромной стеклянной бутыли, упакованным для надежности в плетеную корзину. Мы хранили бутыль в погребе дома Ханны, который я незамедлительно отремонтировал для этой цели. Ханна согласилась помочь мне, и мы наполняли бутылку за бутылкой из чудовищных размеров емкости до тех пор, пока винные пары не дали свой результат. Очень скоро мы смеялись и шутили, как будто выпили не один стакан. Когда мы справились со своей задачей, я подарил бутылку бренди Ханне и отправился к Хильде и Гельмуту Дикерхоф поделиться своими новостями. Они так искренне расстроились, будто я был их родной сын. Гельмут поспешил в погреб, достал бутылку, как всегда, превосходного вина, и несколько часов мы разговаривали о пережитом вместе.

Ранним утром следующего дня, составом сразу из нескольких человек, мы отправились в погреб Ханны и, прихватив вина побольше, отметили наш отъезд. В десять часов раздался гул сирены. Мы вприпрыжку помчались с поля и укрылись на другом берегу озера. А затем появились они – бесчисленные черные точки, оставляющие на небе знакомые следы. Множество бомб посыпалось вниз со свистом, и аэродром исчез, на глазах превратившись в руины, земля дрожала, и огромные фонтаны грязи летели в небо. Наш аэродром был стерт с лица земли, и рев моторов постепенно удалялся. А нам оставалось лишь созерцать наступившее опустошение. Вырванные с корнем деревья валялись, словно пьяные; у тех, которым повезло больше, просто облетели листья и ветки. Все поле выглядело так, как будто его взрыхлили каким-то фантастическим плугом, а разрушенные ангары исчезли под завалами металла и резины. И еще… я не могу без смеха вспоминать, как превратился в месиво целый арсенал бутылок сливового бренди, который мы так тщательно сложили для перевозки из Бад-Цвишенана, а под ними уместили пакеты с сахарином, предназначавшиеся для нашего доброго друга Валентина.

Глава 14

РУТИННАЯ РАБОТА

Поезд из Кенигсберга в Йесау грохотал по рельсам, и окружающий пейзаж был уже знаком мне до такой степени, что я даже не удосужился взглянуть по сторонам. И лишь краем глаза я увидел ремонтный ангар и добрую дюжину новеньких «Ме-163В», сверкающих новой окраской, отчего мое настроение немного улучшилось. На поле Карл Вой появился, выйдя из-за крыла истребителя и улыбаясь во весь рот. Мы пожали друг другу руки, и он сказал:

– Я очень рад, что ты здесь, Мано. Мы уже просто больше не могли справляться здесь самостоятельно. А где Нелте?

– Приезжает следующим поездом из Кенигсберга, – ответил я. – У него там живет девушка.

Вой улыбнулся, а затем сказал серьезно:

– Хорошенько подготовься к тому, чтобы испытать шок, Мано. Аэродром здесь ничего, но поверхность неровная. Поле такое же грубое, как картофельное, и слишком короткое.

– Нет нужды рассказывать мне об этом чертовом поле, Карл! Я произвел отсюда несколько взлетов и посадок на «Bf-109» и отлично представляю, что это за помойка. Если удачно затормозишь, то, может, и остановишься в пятидесяти метрах от забора.

– Тогда тебе нужно знать, что в сырую погоду мы считаем за счастье, если получится остановить машину в двадцати, нет, даже в десяти метрах от этого чертова забора. Так что не все так плохо, когда сухо. Тогда мы хотя бы имеем резерв в двести метров. А когда дождь, то лучше приземляться в начале аэродрома, а не то есть риск, что планки от забора окажутся на твоем воротничке.

Я скептически посмотрел на забор, который тянулся почти до самой взлетной полосы. Он был очень высоким, выше, чем на всех остальных аэродромах, и постоянно являлся объектом для недовольства тех, кому не посчастливилось взлетать с этого аэродрома. Позади забора была перепаханная ухабистая земля, напоминающая карьер, появившийся, в этом не было сомнений, в результате столкновения самолета с этой самой изгородью.

– Пойдем на взлетную полосу, – предложил Вой. – Першелл как раз готовится к взлету, и ты можешь увидеть своими глазами, как все происходит.

Пока «Bf-110» готовился к старту, мы прогуливались в нескольких сотнях метров, отделявших нас от точки взлета, и я рассказывал Вою о трагическом конце Бад-Цвишенана. Франц Першелл стоял возле «кометы», наблюдая, как мы приближаемся. Першелл мне нравился. Он был одним из тех лишенных бурного воображения парней, которые редко сожалеют о содеянном и берутся за любую самую опасную работу без лишней суеты и шума. Он летал с таким же спокойствием и самоуверенностью, как пекарь засовывает булки в печь. Еще в Бад-Цвишенане «комета» в руках Першелла казалась упрямым ягненком. Затем двигатели «Bf-110» зашумели, и Франц был готов к полету. Стальной буксир был прицеплен, и, помахав нам из кабины, он дал сигнал пилоту «Bf-110». Самолеты начали движение.

То, что произошло в следующие две минуты, стало полной неожиданностью. Был абсолютно тихий безветренный день, и «комета» двигалась нормально. Самолет долго не взлетал, продолжая скользить по траве, и в какой-то момент показалось, что стальной трос упрямо притягивает его, не отпуская. Почти достигнув конца поля, «комета» резко оттолкнулась, но казалось, Першеллу непросто дается набрать высоту. Десять… пятнадцать… двадцать метров. «Комета» как-то опасно покачивалась на тросе, а затем все же немного поднялась вверх и последовала за «Bf-110» к горизонту. Мы подумали, что полет осуществляется нормально, как внезапно самолет начал резко терять высоту и исчез из вида. «Bf-110» сделал круг и вернулся на аэродром. Или Першелл сбросил трос, или он оборвался.

Мы прыгнули в машину и быстро поехали в том направлении, где, по нашим расчетам, должна была приземлиться «комета». В двух километрах от аэродрома, среди кустов, мы нашли самолет. На первый взгляд он выглядел абсолютно неповрежденным. Франц Першелл находился в кабине без сознания. На лице у него кровоточила глубокая рана. Стекло кабины также было в крови, а на плечах висели оборванные ремни безопасности. Его немедленно доставили в госпиталь, где у него обнаружили два сломанных позвонка, двойной перелом челюсти, а также множество царапин и ушибов, и еще несколько дней он находился на грани между жизнью и смертью.