Изумруды пророка - Бенцони Жюльетта. Страница 36

– Я ничего не знаю о тех людях, которые хотят, чтобы ты нашел камни, но я скажу тебе, почему в этой стране к ним относятся как к худшему из проклятий и почему опасно даже упоминать о них: потому что это еврейские камни...

– Мне говорили, что сам Иегова некогда дал их пророку Илии. Насколько мне известно, Господь никогда не был евреем...

– Но зато его сын евреем был, а если ты будешь все время меня перебивать, мы никогда не дойдем до конца...

– Извини.

– ...потому что стали причиной смерти султана Мурада, и если они вновь вынырнут на поверхность, то, возможно, благодаря им выплывет и истина, похороненная много веков назад и связанная с происхождением того, кого они считают величайшим из своих правителей наравне с Сулейманом Великолепным: Мехмеда Второго Завоевателя, того, кто поработил Византию, столицу христианства, чтобы навеки подчинить ее исламу.

– И что же это было за происхождение?

– Еврейское.

Глаза у Морозини стали почти круглыми.

– Как это может быть?

– Разумеется, по материнской линии. Его мать, которую называли Хума-хатун, та, кого сын неизменно почитал, в память о которой даже построил мечеть, происходила из римского гетто. Ее звали Стелла: имя, соответствующее персидскому имени Эстер и означающее «звезда», имя, которым называли девочек только в еврейских семьях. Во время поездки с матерью и братом в Александрию ее схватили и привезли в Адрианополь, чтобы продать там как невольницу, но благодаря своей красоте она попала в гарем Великого Господина. Мурад влюбился в нее и сделал ее своей второй женой; первой была сербская принцесса Мара Бранкович, дочь сербского деспота Георгия... Однажды Хума-хатун – будем уж называть ее тем именем и тем титулом, которые она носила, – увидела, как ее муж надевает на себя ожерелье, состоявшее из крупной жемчужины и двух изумрудов, и с ужасом поняла, что это за камни: ведь во всех городах еврейской диаспоры оплакивали утрату пекторали Первосвященника и дополнявших ее «Урима» и «Туммима». То, что ее муж – нелюбимый муж – носит их на своей груди, показалось ей худшим святотатством, какое только можно вообразить, и она решилась, под видом прихоти красивой женщины, попросить его подарить ей эти камни. Но он отказал, ссылаясь на то, что изумруды достались ему в наследство от великого Саладдина и, несомненно, вместе с ними передается и воинская доблесть того, а это женщине совершенно ни к чему. Она продолжала настаивать и даже открыла ему, чем были для ее народа эти камни, но теперь он разгневался: когда же она наконец поймет, что положение, до которого он ее возвысил, истребляет всякую память о прошлом и что ради блага и ради величия его сына никто не должен знать, что его мать – рабыня-еврейка? Что же касается изумрудов, они давным-давно стали военным трофеем, и из всей их истории люди должны вспоминать лишь о Саладдине. Пройдет время, и эти изумруды будет носить Мехмед...

Для той, что прежде звалась Стеллой и сейчас еще продолжала втайне исполнять обряды своей религии, эти слова звучали богохульством. И она решила завладеть «Светом» и «Совершенством». Это было нелегким делом, и она, возможно, даже рисковала жизнью, но ей представлялось, что она нашла способ заполучить камни: Мурад был хорошим правителем, он берег своих солдат, заботился о благоденствии своего народа и чтил свой религиозный долг, но очень любил вино и вкусную еду. И, пока она раздумывала над тем, как ей поступить, однажды вечером султан вернулся во дворец в страшном волнении: когда он шел по мосту через Тунджу, дервиш из ордена Мевлеви, к которому он относился с большим почтением, предсказал ему скорую смерть. Жена увидела в этом знак судьбы и решила подождать. Несколько дней спустя после обильного застолья Мурад приказал позвать свою любимую жену, желая удостоить ее своей любви, но среди ночи она позвала на помощь: Мурад начал задыхаться. Через час он умер, а Хума-хатун, Райская Птица, вернулась в свои покои, унося с собой снятые с цепи изумруды.

Это еще не было окончательной победой: она не могла ни хранить их при себе в гареме, ни тем более покинуть дворец и добраться до маленькой еврейской общины, существовавшей в Адрианополе. И тогда она отважилась рискнуть и рассказала свою историю первой жене, не зная, какие чувства может питать к ней истинная принцесса.

Но она нашла у той понимание...

Мара, дочь сербского деспота, была христианкой и страдала оттого, что отдана безбожнику, пусть даже и султану. Конечно, она не знала унижений рабства, а ее брак был заключен в результате политической комбинации. Мы ничего не знаем о том, какие чувства она питала к Мураду, но известно, что после смерти сына, которого она ему родила и который должен был править после него, она утратила всякий интерес к придворной жизни. Единственным человеком, который вызывал ее сочувствие, была вторая жена султана, несчастная женщина, раздираемая между голосом крови, который пытались в ней заглушить – позже Мехмед Второй распространит слух, будто его мать была французской принцессой! – и любовью к сыну, воспитанному в строгом соответствии с законами религии, которая для нее оставалась ненавистной.

После смерти Мурада Мара добилась от нового правителя, знавшего, чем обязана ей его мать, разрешения увидеть родные края, отца и братьев. Она и увезла с собой изумруды, намереваясь передать их еврейской общине своей страны. Ей и в голову не приходило оставить их у себя: она знала, какое проклятие тяготеет над этими драгоценными камнями. Кроме того, она знала, как драгоценна дружба, завязавшаяся между ней и второй женой покойного султана: новый правитель бесконечно любил свою мать, так что лучшего союзника и представить себе было нельзя. И она была исполнена твердой решимости исполнить обещание. К несчастью...

– Ну вот! Значит, опять произошло какое-то несчастье?

– Несчастья всегда случаются, когда речь идет о священных предметах, запятнанных кровью. На отряд, сопровождавший принцессу к отчему дому, напал самый грозный из всех, кто разорял страну, и вообще самый страшный человек из всех, кто жил в те времена: валахский воевода Влад Дракул, о жестокости которого ходили такие легенды, что даже турки дрожали перед ним. Его прозвали Цепеш – «сажающий на кол» – за особое пристрастие к этой пытке. Рассказывают, он любил есть, окруженный, словно частоколом, рядом несчастных, умирающих на заточенных кольях.

– Ну и человек! – поежился от отвращения Морозини. – И что, принцессу постигла та же страшная участь?

– Нет, этого он все-таки не посмел сделать. Последствия могли оказаться слишком серьезными – Бранкович был могущественным правителем. Влад удовольствовался тем, что велел своим людям ее ограбить, а потом сделал вид, будто разыскивает преступников. Так что, когда Мара добралась до Семендрии, изумрудов в ее сундуках уже не было...

Морозини поморщился. Только этого ему и не хватало – неужели ко всем прежним сложностям теперь придется еще и разыскивать эти проклятые камни в неразберихе балканских стран? Но тут же ему в голову пришел другой вопрос.

– А ты-то откуда можешь все это знать?

– Я происхожу по прямой линии от любимой служанки Хумы-хатун, той, которая обеспечивала связь между ней и принцессой Марой. Последняя, кстати, окончила свои дни в Константинополе, как только Мехмед, относившийся к ней с искренней симпатией, завладел этим городом. Ее вроде бы привела туда давняя любовная история. Моя прабабка, та самая служанка, тоже обладала даром ясновидения, и три женщины часто встречались. Хума очень страдала из-за того, что священные камни попали в такие плохие руки – уж лучше им было оставаться у турок! – и без конца уговаривала сына выступить против Влада, который был его вассалом с тех пор, как Мурад покорил Валахию. И она, и Мара знали, что этот демон – Дракул означает дьявол! – украсил изумрудами пряжки, которые носил на шляпе.

– Ей не стоило так из-за этого терзаться: разве проклятые камни не должны были погубить того, кто обладал ими и украшал ими себя?