Изумруды пророка - Бенцони Жюльетта. Страница 83

– Ну да, – весело подтвердила Лиза. – Чуть больше чем через два месяца ты будешь папочкой. И даже дважды, потому что женщина, которая за мной ухаживала, говорила, что их там двое...

У Альдо подогнулись ноги, он упал на колени на мраморный пол и расхохотался так, что согнулся пополам. Этот нервный, почти истерический смех вскоре без перехода сменился рыданиями и потоком слез. Стержень, который помог Альдо продержаться все это время, наконец сломался...

Лиза молча смотрела на мужа, лежавшего у ее ног: его реакция ее не удивляла, и ей нетрудно было его понять. Куда труднее было до него добраться. Кое-как, опираясь на диван, она сползла на пол, села рядом с ним и, положив его голову себе на колени, принялась тихонько поглаживать.

– Бедный мой, любимый! Тебе было так тяжело? Знаешь, и мне тоже... На самом деле, я даже не знаю, смогла бы я так благополучно из всего этого выбраться, если бы не эти две женщины, еврейка и арабка, – говорила Лиза.

Двумя часами позже молодая женщина, избавившись от своих лохмотьев, смыв грязь и «боевую раскраску», сидела в огромной кровати и, прижавшись к груди крепко обнимавшего ее мужа, заканчивала свою историю. Она уже рассказала о том, как Эзекиель привел ее в дом Гольберга, как ее там одурманили и усыпили, что позволило похитителям незаметно для нее увезти ее далеко от Иерусалима. Она пришла в себя в узкой комнате с выбеленными стенами, похожей на монашескую келью, и рядом с ней была толстая еврейка в национальном костюме, которая довольно суровым тоном посоветовала Лизе сидеть тихо, если она не хочет, чтобы с ней случилось что-нибудь плохое. Через некоторое время мужчина – муж сторожившей ее еврейки – рассказал ей о том, какую сделку навязали Альдо, но еще до того у Лизы появились прихоти в еде и тошнота по утрам, так что Дебора – та самая женщина – быстро догадалась о ее состоянии. Вот тогда она и добилась для Лизы разрешения написать Альдо то самое письмо, для которого Мари-Анжелина дю План-Крепен стала невольным почтальоном.

– Я ужасно боялась, что ты совершишь какой-нибудь неосторожный поступок, что ты попытаешься силой меня отбить, потому что мне до безумия хотелось когда-нибудь положить тебе на руки этого ребенка, о котором я сама только что узнала. Я стала казаться самой себе очень хрупкой и даже драгоценной...

– Но почему ты не написала об этом в своей записке?

– Чтобы ты изводился еще больше?

– Не думаю, чтобы можно было терзаться еще больше, – вздохнул он, прикасаясь губами к еще влажным, но уже вновь обретшим свой чудесный золотистый венецианский оттенок волосам.

Затем для будущей матери потекли спокойные дни в доме Деборы и Самуила, в доме, ни названия которого, ни местоположения сама она так и не узнала. Это был прямоугольный дом с террасой, на которую Лиза не могла попасть, и садом, окруженным высокой стеной, так что нельзя было разглядеть ничего за его пределами, но мягкая прохлада, ощущавшаяся в воздухе, говорила о том, что все это расположено где-то среди холмов. Столетняя смоковница раскинула над садом свои крепкие ветви с плотной листвой, и Лиза проводила дни своего плена в тени этого дерева. Дебора старательно за ней ухаживала. На Лизино счастье, она оказалась повивальной бабкой, хотя вообще для любой еврейки всякая беременная женщина становится едва ли не священной.

Наконец, совсем недавно, настал день, когда пленнице объявили о том, что ее муж вернулся в Иерусалим и, вероятнее всего, выполнил свою миссию. И, как и на пути туда, Лизу усыпили, да еще к тому же завязали ей глаза. Так она покинула этот в общем гостеприимный дом, где ей пришлось провести несколько месяцев, которые показались ей вечностью! Для того чтобы на нее поменьше обращали внимание, ей загримировали лицо и одели ее в платье, какие носят женщины из еврейских поселков. Впрочем, теперь ей уже понадобилась просторная одежда, а от хорошенького белого муслинового платьица в желтых цветочках осталось одно воспоминание. И Лиза вновь оказалась в том самом старинном здании в квартале Меа-Шарим, из которого ее когда-то увезли.

Ночью незнакомый мужчина – она-то никогда раньше не видела Абнера Гольберга – провел ее через улочки и развалины Старого города к тому мрачному месту, где его ждала смерть. Здесь мгновенно разыгралась трагедия, которой руководила молодая белокурая женщина, на вид такая явная англичанка, что Лиза уже подумала, не познакомиться ли с ней. Но ту явно забавляло ее причудливое одеяние, а объясняться было некогда: сильный удар по голове мгновенно отослал Лизу в царство кошмаров, и бедняжка пришла в себя только в машине, мчавшейся на бешеной скорости в полной темноте, и на этот раз – под охраной вооруженных до зубов арабов с суровыми лицами. Когда машина остановилась, все пошло по прежнему сценарию: белый дом в незнакомом месте, правда, без сада, но с внутренним двориком, где вокруг старого оливкового дерева росли цветы, немолодая женщина...

– На этот раз женщина, ее звали Галима, не была акушеркой, но для того, чтобы определить мое состояние, специальных знаний уже и не понадобилось. И тогда она стала осыпать руганью мужчин, которые меня привезли. Я не понимала ни слова, но по ее жестам легко было догадаться: она была в ярости, неистово возмущалась тем, что ей приволокли женщину, у которой пузо на нос лезет. Когда мужчины ушли, она попыталась успокоить меня и стала на ломаном английском объяснять мне, что я должна оставаться у нее до тех пор, пока некая неизвестная особа не покинет страну, но что со мной будут хорошо обращаться. И правда, все то время, те несколько часов, пока я у нее оставалась, Галима так же заботилась обо мне, как раньше Дебора, и не скрою, что это навело меня на некоторые размышления. Хоть я и была сыта по горло этими бесконечными приключениями, но они помогли мне понять, что, когда речь идет о ребенке, которому предстоит родиться на свет, женщины могут оказаться друг с другом заодно. А очень скоро Галима представила мне явное доказательство этого...

– Это она дала тебе осла и переодела тебя?

– Ну конечно. Хотя я пробыла у нее совсем недолго. Уже с утра начались беспорядки, и мужчины покинули дом. Тогда она пришла ко мне и сказала, что мое присутствие там становится опасным и что лучше мне уехать: ей не хотелось бы, чтобы меня нашли в ее доме. Я должна была бежать, и она объяснила мне, как добраться до Иерусалима. Сам понимаешь, я только об этом и мечтала, но все-таки надо было пройти около сорока километров, и это ее тревожило. «В твоем состоянии ты не доберешься!» – твердила она. И тогда она вырядила меня так, как ты видел, и дала мне осла, принадлежащего, между прочим, ее сестре, которая замужем за медником из арабского квартала. Вот туда его и надо отвести. А потом, это было вчера утром, я села верхом на осла, и она пожелала мне доброго пути... во имя Аллаха!

– И пусть Он ее благословит! – воскликнул Альдо. – Хотел бы я поглядеть, как ты ехала на своем осле. Ты, наверное, была похожа на Пресвятую Деву во время бегства в Египет.

– Ах, теперь ты уже богохульствуешь? – сурово сказала Лиза. – Здесь нет ничего смешного. Пресвятая Дева, наверное, боялась еще больше меня, потому что кругом были солдаты Ирода, а путь предстоял более долгий. Правда, муж был рядом, а я умирала от страха: вдруг ты уже уехал...

– Без тебя? Лиза, да ты с ума сошла! Я приехал сюда за тобой, и никакая сила не заставила бы меня уехать. Дорога была не слишком тяжелой?

– Она показалась мне бесконечной! Благодаря Галиме у меня было что есть и что пить, но на пути мне встречалось столько людей – одни убегали, другие шли в бой. Раз десять, не меньше, пришлось прятаться... И даже ночью пришлось идти.

– Ты умела управлять ослом?

– У меня в детстве был ослик, и я его обожала. Позже у меня были лошади, но ослика я любила больше.

– У тебя не было никаких неприятных встреч? Никто с тобой не заговаривал?

– Неприятных встреч не было, я же тебе сказала, что пряталась, как только замечала что-нибудь подозрительное. Что касается разговоров, то я знаками показывала: мол, я глухонемая... Как же я рада, что добралась!..