Тойбеле и ее демон - Башевис-Зингер Исаак. Страница 3

Алхонон сильно похудел и осунулся, но это не отразилось на присущей ему проворности, а когда он отмерял улицу гигантскими шагами своих длинных ног, то впору было забыть о печальном – так он бывал похож на циркача на ходулях. А еще казалось, что он не может утолить жажду, потому что слишком часто его видели у колодца. Только иной раз Алхонон поможет крестьянину или работнику напоить лошадь, а сам напиться воды – забудет. Однажды Тойбеле, невольно став причиной всему этому, заметила, как потрепан и выношен кафтан Алхонона, и позвала его в свою лавку. Он бросил на нее испуганный взгляд, побледнел, и все же последовал приглашению.

– Я вижу, что твоя одежда уже никуда не годится, – напрямик начала она, – и могу ссудить тебе несколько ярдов материи. Ты можешь выплачивать долг понемногу.

– Нет.

– Но почему нет!? – изумилась Тойбеле. – Если у тебя не окажется денег, я не стану их требовать. Плати, когда сможешь.

– Нет, – повторил помощник учителя и поспешно покинул лавку. От страха, что Тойбеле узнает голос своего ночного гостя, душа его ушла в пятки.

Летом, запахнувшись нагишом в кафтан, проделывая свой путь к дому Тойбеле задворками и под звездами, Алхонон испытывал лишь волнующую дрожь. Но пришла зима, грянули морозы, и в холодной передней, где он скидывал, а потом облачался обратно в кафтан, его так трясло от холода, что зуб на зуб не попадал. Впрочем, не это его заботило. Если накануне визитов к Тойбеле выпадал снег, то с рассветом он бесцеремонно предлагал любопытному взору проследить чей-то путь к дому одинокой женщины, которой не спится ночами, даром что в ее окнах не брезжит свет. К тому же Тойбеле могла заметить эти следы и обо всем догадаться. Но беда всегда приходит, откуда ее не ждешь: Алхонон простудился, и у него появился непрекращающийся кашель. В одну ночь его так его била лихорадка, что, даже забравшись в постель к Тойбеле, он не смог согреться. Боясь разоблачения, помощник учителя наскоро приготовил отговорки и объяснения, но его опасения были напрасны, ибо Тойбеле давно поняла: злому духу присущи все особенности и недостатки бренной сущности человека, а потому не слишком-то приставала с расспросами. Гурмизах потел, чихал, икал и зевал, и не составляло труда догадаться, если он ел лук или чеснок. Как и тело ее мужа, тело демона было волосатым и сухощавым, и кадык выпирал так же, и даже пупок был. Иногда демон бывал в шутливом расположении духа, а иногда грустил, и если грустил, то из его груди вырывался горький вздох. И ступни у него были человеческие, с ногтями и мозолями, а вовсе не гусиные. Как-то Тойбеле спросила Гурмизаха: «Отчего это так?» И демон ей объяснил: «Когда мы вступаем в связь с женщиной, то принимаем человеческий облик. Иначе она упадет замертво от страха».

Да, Гурмизах больше не вселял в Тойбеле ужас, она перестала бояться его злых проделок, привыкла к нему и полюбила. У помощника учителя, как и у всех лгунов, была короткая память, и Тойбеле нередко находила несоответствия, не запутавшись в многочисленных сказках и выдумках Алхонона. Например, он давно утверждал, что демоны бессмертны, и вдруг спросил:

– Если я умру, что ты будешь делать?

– Но дьяволы не умирают!

– Ты права, – опомнился Гурмизах, – их забирают на самый нижний уровень преисподней…

В ту зиму в городишке была эпидемия. С реки и лесов, с трясин подули скверные ветры, и не только дети, но и взрослые оказались сражены болотной лихорадкой. Моросил ледяной дождь, мрачную дробь отстукивал град, поднявшаяся вода снесла плотину, а штормовые ветры сломали мельничные лопасти. Как-то в среду, когда Гурмизах появился у Тойбеле ночью как обычно, она заметила, что тело его горит, ступни ног холодны как лед, что демона знобит и у него не выходит скрывать от нее свои стоны. И все равно в ту ночь он занимал ее историями о дьяволицах: как они соблазняют юношей и выделывают курбеты с демонами, как плескаются и озорничают в микве, как не щадят старцев, спутывая их бороды в колтуны. Но он был слишком слаб, чтобы овладеть Тойбеле.

Еще никогда он не был в таком жалком состоянии, и сердце внушило ей недобрые предчувствия. Она предложила Гурмизаху горячее молоко с малиной, и немедля хотела приготовить питье, как демон упредил ее отказом:

– Такие средства от болезней не для нас.

– Как же вы лечитесь?

– У нас кожный зуд и мы чешемся.

После он говорил немного и покинул Тойбеле задолго до рассвета, поцеловав на прощанье. Она лежала без движенья, прислушиваясь к осторожному шуму в передней. Тойбеле помнила, что демон вылетает через окно, будь оно даже закрыто или задраено, но скрипнула дверь, и воцарилась страшная тишина. Ей ли было не знать, что просить и молиться за дьявола – тяжкий грех, что его следует проклясть и забыть. Но сердцу не прикажешь, и в ту ночь она вымаливала у Бога прощение для Гурмизаха: «Столько много дьяволов, позволь быть еще одному…»

Увы, Господь не услышал Тойбеле, и ночь в шаббат, когда нечистая сила не прячется от людей, когда она везде и повсюду, когда к ней приходит Гурмизах… она провела одна. Мысли вернее слов, и Тойбеле звала его, обращая к демону свои мысли. Бормотала заклинания, которым он ее когда-то научил (какое это было счастливое время!) Бережно перебирала в памяти хвастливые рассказы Гурмизаха о том, как он отплясывал для Тубал-Каина и Еноха, как восседал на крыше Ноева ковчега, слизывал соль с носа жена Лота и щипал за бороду Агасфера. Обнадеживала себя предсказанием, согласно которому ей суждено снова родится через сто лет и быть принцессой. И когда это случится, то Гурмизах пошлет своих верных рабов Киттий и Тахтим, чтобы те выкрали ее и перенесли во дворец Васемафы, жены Исавовой, где он ее уже будет ждать. Но все это будет потом. А сейчас больной демон, никогда не знавший ни матери, ни отца, ни забот верной ему жены, лежал где-то один и был совершенно беспомощен. Тойбеле вспомнила, как он дышал с присвистом в свой последний визит, и что когда высморкался, то в его ухе был свист. Дожидаясь следующего срока, среды, она мечтала впасть в забытье, но время замедлило ход, а явь обратилась в сон, тревожный и неподвластный. В среду ей едва хватило сил дождаться, когда наконец-то пробьет полночь… Но Гурмизах не пришел. И не пришел к ней больше никогда.

Наступил четверг. Поднималось темное, как вечер, утро. Свинцовое небо угрюмо нависло над землей, шел редкий снег, дым не выходил из труб к небу, а стелился по крышам рваной, сбитой простыней. Где-то кричали грачи. Брехали собаки. Тойбеле не чувствовала в себе ни сил, ни желания подниматься и идти в лавку. Однако даже в такие дни жизнь должна идти своим чередом: она оделась и вышла из дома. Еще с крыльца Тойбеле заметила приближающиеся носилки и четырех человек по краям. Порыв холодного ветра приоткрыл конец покрывала, и под ним она увидела синие ступни покойника. Эту нехитрую процессию замыкал шамес, Тойбеле поравнялась с ним и спросила:

– Кого несут хоронить?

– Алхонона, помощника учителя, – ответил шамес.

Странная идея пришла к Тойбеле: проводить в последний путь Алхонона, этого незадачливого человека, который жил один и умер одиноким. В такую погоду вряд ли кто придет в лавку. Да и потом, не все ли равно… Она потеряла все. По крайней мере, так она сделает доброе дело. Тойбеле шла за носилками с мертвецом всю длинную дорогу к кладбищу, а потом ждала, пока могильщик расчистит снег, и в мерзлой земле выроют яму. Тело Алхонона-помощника учителя обернули в талес и саван, на глаза положили глиняные черепки, а между пальцев просунули миртовый прутик, чтобы он смог прокопать свой путь к Святой Земле, когда придет Мессия. Тело опустили в могилу, закидали землей, и могильщик прочел кадиш. Тойбеле не сдержала слез: этот Алхонон прожил одинокую жизнь, а разве она не одинока? Он никого не оставил после себя, что ж, а она похоронила своих детей. И хотя она знала, что человек продолжает страдать после смерти – об этом рассказывал Гурмизах – все же утешение находила в одном: земным страданиям когда-нибудь приходит конец, настанет и ее черед отойти в мир иной. Демон рассказывал ей о бесах, которых порождает человек, совершая грех. Они помнят своего родителя и глумливой сворой поджидают его после смерти, чтобы налететь и урвать свое. Это отродье не знает жалости: в местах, где им дозволено все – в лесах и пустынях – они сполна насладятся данной им над Отцом властью, и покуда мера грехов усопшего не будет определена, нет ему от них избавления. Но и когда бесы отпустят его, то лишь затем, чтобы он отправился на еще большие муки в ад искупать свои прегрешения; нескоро он попадет на небеса, обретя покой в мире ином.