Я мечтаю о новом человеке - Зиновьев Александр Александрович. Страница 25
Возьмите развитие малых литературных форм. Колоссальное развитие детской литературы! Много всякой ерунды выходит, но ведь много и прекрасного. Да, с гражданской поэзией происходит деградация. Зато она появляется под другим именем – появляются бардовские песни. Многие из них замечательны с литературной точки зрения. Чтобы этим процессам дать правильную оценку, надо понять, что происходит в мире, что мы действительно теряем и что приобретаем. Большая часть западного общества имеет очень высокий культурный уровень. Любят классическую литературу, классическую музыку. Но тот поток западной культуры, который сейчас вливается в Россию, сами западные люди считают мутным… Надо любой ценой сохранить в культуре России все ценное, что еще осталось. А осталось еще довольно много. Общество стало социально разнородным, не монокультурным, а поликультурным. Сейчас в культуре плюрализм. Он останется, нет смысла от него отказываться, это невозможно. Многое будет зависеть от учителей. Но КТО станет учителем? Если в школах учитель будет получать зарплату на уровне профессора университета, как до революции гимназические профессора, тогда в учителя пойдут очень способные, умные люди. Даже писатели могут преподавать литературу в школе. Если бы мне как писателю предложили вести курс литературы в школе, я бы с удовольствием пошел. Надо быть готовым к дифференциации образования. Сегодня наша страна имеет совершенно новую социальную структуру населения. Она еще плохо изучена и не описана. Эта социальная структура будет порождать (и уже порождает) свою школу. От этого никуда не уйдешь. Молодым людям, которые идут в охранники, в продавцы, в официанты – есть масса профессий, не требующих образования, – большие знания не требуются. Это реальность, с которой мы обязаны считаться.
«Спустившись с зияющих высот»
Свои опубликованные воспоминания Александр Александрович Зиновьев назвал «Я – суверенное государство». Так заявить может только сильная личность, завоевавшая свободу для себя. Зиновьев отстоял свою независимость – от властей предержащих, от нивелирующего влияния тоталитарной идеологии, от господствующих мнений «образованной толпы»… Его вытолкнул из себя «советизм», от «западнизма» он сам убежал, как из западни. Он – логик, социолог, писатель, поэт, художник. Но прежде всего он – мыслитель, исповедывающий именно тот род философии, о которой точно сказал Ортега-и-Гассет: «Философия никогда не сможет идти в ногу с самоуверенным, самодовольным буржуа. Философия – синоним возвышенного теоретического героизма».
– Занятие социологией и логикой, бесспорно, оказало заметное влияние на ваше писательское творчество, стиль, эстетику. Наверняка «чистые» литераторы с неодобрением отнеслись к тому, что ученый пришел в их «монастырь» со своим уставом…
– Мои литературные произведения особого рода. Много лет я работал как профессиональный социолог, но тоже непубликуемый – ту теорию коммунистического общества, которую я построил, опубликовать было невозможно. В этой математизированной теории коммунизма я предсказал неизбежность кризиса, даже посылал работу в ЦК, но ее оценили как клевету на советское общество.
Но мои социологические идеи вошли в литературные сочинения. Поскольку у меня обнаружились литературные способности, я в литературной форме стал излагать научные социологические идеи. Так получилось то, что я называю «социологический роман», «социологическая повесть», «социологическая поэзия». Такие жанры считаются невозможными, но думаю, что я их возможность доказал (мне кажется, это перспективное направление).
Как писатель я полностью выпадаю из всяких традиций. И хотя я на Западе имел успех, и довольно сильный, и сейчас меня там хорошо помнят, в России писательская среда меня бойкотирует до сих пор. И на Западе я пробивался не через писателей, а постольку поскольку там есть свободный литературный рынок и есть пресса, которая не считается с литературными кругами, и именно через прессу я пробился. Потом у меня появился свой читатель, который меня запомнил и принимал. А литературная среда и там ко мне отнеслась враждебно. За исключением таких писателей, как Ионеско, Борхес, Дюрренматт – они высоко оценили мои произведения и способствовали моим публикациям.
Я – вице-президент Российской академии словесности. Но не как писатель! Как философ. По всей вероятности, оттуда уйду. Книг я написал больше, чем любой из членов академии. Прессу имел такую, что им и не снилось и которую они никогда не будут иметь. Переведен во многих странах. Но они меня как писателя не принимают.
Как профессиональный социолог, естественно, я интересовался литературой как феноменом социальным – какую роль играет в обществе, как воздействует на людей… Изучал в ней то, что называю «менталитетным аспектом жизни общества».
– Советское общество считалось самым читающим в мире. Как вы объясняете повальное увлечение чтением? Какое место занимали литература в СССР?
– Она играла роль идеологического орудия. Я оцениваю советскую литературу с этой точки зрения. Великая классическая русская литература и в дореволюционные годы тоже играла роль идеологическую, но в рамках не государственной идеологии (ею была православная религия), а неофициальной светской идеологии.
До писательства я был активным читателем. Россия вообще страна читателей. Таких читателей, как были у нас, нигде в мире нет. В России они сейчас исчезают. Не сочтите за нескромность, но я считаю себя читателем выдающимся (смеется). Важно иметь в виду, что читатели тоже есть посредственные, бездарные, талантливые… Я был читателем высокой квалификации. Перечитал горы всего. Как читатель я формировался в 30-е годы, это вообще годы буйства литературы – и сочинительства, и читательства.
– Можно выявить влияние, оказанное русской и советской литературой на то, что произошло с нашей страной за последние 10 лет?
– Не нужно особенно преувеличивать роль литературы. Эта роль меняется постоянно. Одно дело – дореволюционная Россия, другое – советское или постсоветское время.
Русская литература погружена в контекст мировой истории. Особой была роль литературы в обществе, где нет средств массовой информации, какие есть теперь, – без кино, телевидения, да и тиражи книг были небольшие, и число читателей невелико. Хотя выдающиеся литературные произведения даже небольшим тиражом могут оказать значительное влияние на общество.
Русская дореволюционная литература выполняла функции и психологические, и социологические, и педагогические, и развлекательные, все они могли совмещаться в одном произведении. И она находилась в оппозиции к существующей социальной системе и к господствующей идеологии. Русская литература – одно из орудий разрушения дореволюционной социальной системы. Не случайно после ее взяли на вооружение в советскую идеологию.
– Как вы относитесь к советской литературе?
– Я очень высоко ее ценю. Конечно, выходило гигантское количество всякой макулатуры. Но общий уровень литературы как явления культуры был очень высоким. Даже в сочинениях средних писателей. Сейчас я с удовольствием перечитываю книги, которые советские литературоведы не включали в число лучших. Например, «Чапаев» Фурманова, «Как закалялась сталь» Островского – прекрасные книги. Я читал их и как социолог.
Моя дочь, выросшая и получившая образование в Германии, раз десять читала «Как закалялась сталь», хотя ее никто к тому не принуждал и никакого идеологического давления не было. Это одна из ее любимых книг. Как и «Тихий Дон», и «Разгром» фадеевский, я ей их советовал прочесть, и «Цемент» Гладкова…
Я учился в школе в 30-е годы. Я писал о том периоде, считаю, что мне повезло: я учился в замечательной школе, и таких школ было довольно много. Советская школа, в ее лучших экземплярах, включила в себя все лучшее, что было создано в дореволюционной русской педагогике. Главными нашими увлечениями были математика и литература. Преподавание литературы было поставлено потрясающе. Очень много ей времени уделялось. В советский период классическая русская литература была спасена. К ней было отношение святое.