Бонжур, Антуан! - Злобин Анатолий Павлович. Страница 41

Но мы пришли тем не менее.

— Нам пора, — сказал президент Поль Батист, трогая меня за руку.

Толпа сгустилась, образовав широкую дугу перед белым крестом. Я оказался в центре этого полукруга рядом с Полем Батистом. Слева от могилы возникли трубач и два знаменосца. Полотнище партизанского знамени было старым и выцветшим, бахрома обтрепалась, эмблема поблекла. Другой знаменосец держал под углом трехцветное бельгийское знамя. Никто не распоряжался ими, все совершалось само собой. Каждый занял своё место и приготовился.

И нам никто не сказал ни слова. Я даже не заметил, как венок оказался перед нами, лишь почувствовал под рукой колкость еловой лапы.

Пронзительно запела труба. Президент посмотрел на меня отрешённым взглядом. Я понял его. Мы приподняли венок и пошли вперёд полушагом. И крылья дуги медленно двинулись за нами, смыкаясь вокруг могилы.

А труба все пела, надрывно и тонко. Десятки подошв шелестели по гравию, наполняя поляну тревожным шорохом. Я сжал шершавую крепь венка, еловые иглы кололи запястье, но я лишь крепче палку сжимал, словно боялся, что она выскользнет. Серые камни и белый крест маячили перед глазами расплывшимся пятном. Холодный комок подкатил к горлу, и я с усилием проглотил его.

Шуршащие крылья дуги замерли. Мы отделились от толпы, чтобы сделать ещё несколько шагов, оставшихся до креста. Венок тяжелел, иглы делались острее. Перед камнями мы, не сговариваясь, повернулись лицом к живым и опустили венок на землю. Президент нагнулся, поправил подставку. Труба наконец замолчала. Знаменосцы перешли и, приспустив полотнища, стали по обе стороны от нас. Поль Батист развернул жёлтый свиток, который каким-то образом оказался в его руках.

— Арман Колар, Бельжик! — выкрикнул он ломким голосом.

И голос слева от меня горестно ответил:

— Мор пур ля патри!

Я скосил глаза. Президенту отвечал Рамель, седой секретарь секции, стоящий под знаменем. Голос его звучал глухо и мощно.

— Милан Петрович, Югослави! — продолжал президент.

— Мор пур ля патри! — отозвался горестный голос.

Я понял, что означают эти слова, на сердце стало тяжко и тоскливо.

— Александр Шаров, Юньон Совьетик! — взывал президент, глядя в свиток тем же отрешённым взглядом.

— Мор пур ля патри, — глухо откликнулся голос, казалось, он исходит из земной глуби.

— Погиб за родину, — почти непроизвольно повторил я про себя.

Поль Батист чуть не сбился, выкликая следующее имя. Оказалось, я вслух произнёс, сам не заметил, но недостаточно громко, чтобы все услыхали. Поль Батист не взглянул на меня, не пошевельнулся, ничем не выдал, что услышал, но всё-таки сделал паузу, давая тем самым понять, что принимает меня.

— Роже Путц, Гран Дюше дё Люксембург!

— Мор пур ля патри!

— Погиб за родину! — выкрикнул я, набирая голос.

Теперь уже все услышали, даже глухой секретарь, но никто не сделал движения, просто строй безмолвно расступился на мгновенье и тут же вновь сомкнулся: я вступил. Ноги мои затекли на восьмом или девятом имени, руки одеревенели, в висках стучало, но я упрямо твердил, стоя в строю: «Погиб за родину, погиб за родину». А мне отвечало глухое эхо: «Мор пур ля патри», словно мы старались докричаться друг до друга на том немыслимом расстоянии, что разделяло нас и тех, которые лежали под заломленным крестом. И при каждом новом имени перед глазами вставала неясная тень, то ли со спины, то ли с груди, не разобрать. Тень пыталась повернуться ко мне, но лица не различить; нет на нём ни глаз, ни выражения. Тени скользили в размытом пятне, и при каждом выклике рядом с прежними возникали новые:

— Иозеф Бозан! Полонь!

— Николай Носенко! Юньон Совьетик!

— Мишель Реклю, Бельжик!

— Жюль Бертран, Бельжик!

— Погиб за родину! Мор пур ля патри!

Сто двадцать девять имён, много это или мало? Это бессчётно, и у строя размытых теней нет ни конца ни края. И лица живых размазаны туманом, в руках белеют платки, и старые боевые знамёна сиротски склонились к земле, в которой лежали те, к кому безответно взывали наши голоса.

— Погиб за родину! — обессиленно повторил я в последний раз и переставил затёкшие ноги.

Президент свернул скорбный свиток.

— Теперь мы должны сфотографироваться на память, — сказал он будничным, хоть и осевшим голосом.

В толпе возникло облегчённое движение, послышались робкие голоса, восклицания. Живые торопились к мёртвым камням. Президент стал рядом, взял мою руку. За плечом раздался возбуждённый голос:

— Это было прекрасно, Виктор Борисович, вы так хорошо смотрелись. А какие прелестные цветы! Спасибо вам, что вы пригласили меня сюда, я была вчера в комитете, мне все про вас рассказали. Все восхищены вашим благородным поступком. Тот поляк тоже поступил благородно, но вы оказались ещё более благородным.

— Полноте, Татьяна Ивановна, — остановил я её излияния. — Что такого я сделал?

На нас нацелились объективы. Возле трубача я увидел рыжеволосую женщину с большой чёрной камерой, которая фотографировала нас на собрании. Остальные были любители, даже Антуан захватил с собой аппарат.

Они нащёлкали нас со всех сторон. Рыжеволосая корреспондентка подошла ко мне.

— Она хочет задать тебе вопросы для её читателей, — сказал Иван.

— Согласен, — ответил я. — Только по-деловому.

— Она спрашивает, — начал Иван, волнуясь перед публикой, — как тебе нравятся русские партизаны в бельгийском резистансе?

— Простите, Виктор Борисович, — выступила Татьяна Ивановна, — ваш друг не совсем точно перевёл вопрос. Мадам Констант спрашивает, как вы оцениваете роль русских партизан в борьбе бельгийского Сопротивления?

— Так я о том и говорю, — возразил Иван, не обидевшись.

— Чудесно, Иван, становись рядом, — подбодрил я его. — В случае чего, будешь дублировать Татьяну Ивановну. — Я уловил в толпе, окружавшей нас, хмурое лицо мадам Любы, но это лишь придало мне уверенности. — Итак, я отвечаю. К сожалению, у меня нет под рукой точных официальных данных, поэтому буду говорить по памяти. Русские партизаны участвовали в борьбе против фашистов во всех странах Европы, где было освободительное движение. В Бельгии, если не ошибаюсь, русских партизан было порядка три тысячи человек. Я хоть и не воевал лично, понимаю: три тысячи — большая сила. И они же не одни тут были, бок о бок с ними дрались бельгийцы. Так что, я думаю, бельгийское Сопротивление внесло достойный вклад в дело разгрома фашизма.