Пока живу, люблю - Знаменская Алина. Страница 48

Марина зевнула:

— Ты знаешь, я спать хочу. Поздно.

Марина стащила плед со спинки дивана, укрылась им и свернулась клубком. Макс хорошо помнил эту ее привычку — свернуться клубком. Марина положила под щеку гобеленовую «думку» и закрыла глаза. Длинная челка упала на нос и вздрагивала от дуновения. Макс невольно потянулся и убрал волосы. Марина вздохнула и повернулась к нему спиной. Он взял поднос с остывшим молоком и отправился на кухню.

— Оставь мне, пожалуйста, ключи от дедова дома, я завтра поеду в деревню, — донеслось ему вслед.

Укладываясь спать в кабинете, Макс еще надеялся, что утром жена передумает. Ну, погода будет другая, другое настроение. Но он ошибся. Она действительно довольно быстро собралась и даже не разрешила проводить себя.

Здесь, в деревне, Маринино беспокойство осело, уступило место робкой радости. Она вдруг обнаружила источник радости в простых и, казалось бы, скучных вещах — высаживании ростка в цветочный горшок, прогулке в поле без особой цели, болтовне с соседкой, выпалывании грядок. Когда Марина ходила в лес за какой-нибудь необходимой ей корягой, подсолнухи, казалось, поворачивали ей навстречу свои круглые головки. Марина смеялась им в лица и подмигивала: живу, как видите! И ей чудилось, что все живое вокруг разделяет ее ликование, ее радость от простых и понятных вещей, и это лишь усиливало ее радость и ее ликование. А стоя на поляне у леса и созерцая сверху мелкие домики деревни, Марине хотелось бежать вниз, чувствуя ветер. Она иногда не могла удержаться и впрямь проделывала этот финт. Потом лежала в высокой траве, глядя в небо. Неясные волнующие образы бродили вокруг нее в такие минуты. Она не пускала в себя воспоминания о детстве — они горчили, а также и мечты о будущем — они были неясны. Но смутные художественные образы были допускаемы в Маринину голову без препятствий.

Там они, цепляясь друг за друга, складывались, рассыпались, рождая идеи, которые позже, возвратясь в дом, она воплощала на бумаге.

— Господи, как хорошо! — вскрикивала она иногда, окинув взглядом все вокруг — траву, деревья, ветки сосен, золотистую кору, стога вдалеке. — Как хорошо! Я живу, дышу, я вижу это! Как я раньше могла не замечать?

И пугалась собственной сентиментальности. Марина срочно искала себе какое-нибудь дело, конкретное занятие. Например, как муравей, тащила в дом объемную замысловатую корягу, затем шлифовала ее, пропитывала морилкой, покрывала лаком. Постепенно дом преображался, поддаваясь настойчивым усилиям хозяйки.

Половина дома, принадлежащая Никите, была погружена во тьму, лишь свет от лампочки над крыльцом пробивался сквозь густую зелень черемухи. Никита донес сумки до крыльца, принадлежащего Максу, и сразу ушел к себе. Вика вступила в дом, как космонавт ступает на грунт незнакомой планеты. Здесь, на половине Макса, пахло ремонтом. Везде царили следы бурной деятельности. Сейчас эта часть дома была примерно в том состоянии, в котором находилась половина Никиты, когда Вика жила там с детьми. Но в отличие от голого пространства той части, где жил Никита, пространство Макса приобретало иные черты. Здесь сквозь хлам ремонта пробивался образ будущего жилища, и Вика не могла понять — что же ее так взволновало с самого начала?

Марины не было видно, и Вика двинулась по дому самостоятельно: недоверчиво, но не без любопытства. Гостиную от веранды отделяла белая прозрачная занавеска. Она колыхалась от дуновения ветра и казалась сотканной из тумана. Потолочная балка, выступающая, как и на половине Никиты, здесь была несвободна. Ее обнимали немыслимо изогнутые коряги, отполированные местами до блеска. Приглядевшись, Вика угадала в одной из коряг обезьяну. В другой — змею. Эти детали сказали Вике многое.

И белая прозрачная занавеска без рисунка, и коряги на потолке служили фоном для будущей картины. Дом словно застыл в ожидании. Кухня встретила гостью пучками трав по стенам и льняной скатертью на столе. На полках — глиняная посуда. Белый кувшин и бочонок с крышкой. Керамические емкости для продуктов. Замысловатые бутылочки с фигурными крышечками. Старые табуретки, выкрашенные явно недавно в озорной лимонный цвет, по ровному полю которого тут и там разбросаны наливные белые лица ромашек и синие — васильков. Надо всем этим витает сладко-терпкий аромат тимьяна и гвоздики. Вика опустилась на одну из табуреток, зачарованная обаянием кухни. Помещение дышало, веяло живым и теплым. Вика поднялась, когда услышала шаги на лестнице. Предстоящая встреча с подругой немного пугала ее.

Марина вошла в кухню с чашкой в руке.

— Привет. Приехали? Я совсем не слышала машины.

— Привет.

Виктория во все глаза смотрела на подругу. На первый взгляд та почти не изменилась со времени их последней встречи. Оставалась такой же худой и бледной, как в больнице. А с волосами, собранными в хвостик, в футболке, болтающейся на ней как на вешалке, Марина и вовсе смотрелась подростком. Но в глаза, некогда почти потухшие, вернулась зелень. Зелень травы, умытой утренней росой, зелень первой майской листвы и недозрелого яблока. И, подсвеченная приглушенным внутренним светом, эта зелень говорила сама за себя.

— Хорошо выглядишь, — проронила Вика.

— Надеюсь, ты мое приглашение не сочла за назойливость? Небось думаешь — вот привязалась со своими просьбами!

— Ничего я такого не думаю. В Первомайске сейчас довольно скучно, здесь мне нравится.

— Мне тоже.

Марина включила электрический чайник и достала чашки — Поройся в шкафчике, там были какие-то продукты, — предложила Марина.

Вика догадалась, что Марина быстро устает. Что там говорить — скелет скелетом. Похоже, подругу держали отнюдь не физические силы. Ею двигал этот зеленый огонь в глазах. Идея. Дух.

Вика послушно порылась в шкафчике и извлекла оттуда коробку с печеньем, сыр и несколько вареных яиц. На подоконнике стояла миска с огурцами и редиской.

— Никиту позвать? — мельком поинтересовалась Марина, снимая шкурку с огурца.

Вика пожала плечами.

— Поссорились? — догадалась Марина, и Вика поняла, что расспросов не последует.

Марина сразу перевела разговор на Викину родню. Они немного поболтали о Юльке, Валерии и отце. Марина с интересом слушала первомайские новости. Они даже посмеялись немного над общими знакомыми. Вика поинтересовалась, как дела у Макса. На что получила ответ, который ее, мягко говоря, ошарашил.

— У Макса все в порядке. Мы разводимся.

— Что? — Вика не донесла до рта бутерброд. Вернула на тарелку.

Марина спокойно мазала маслом кусок хлеба.

— Я решила, что так будет лучше.

— Что значит — ты решила? Он что.., изменяет тебе? — «догадалась» Вика, вспомнив некоторые эпизоды. — У него.., кто-то есть?

Марина откусила хлеб с маслом, пожевала. Потом пожала плечами:

— У него? Не знаю. Может быть.

— Так, значит, дело не в этом?

Марина отрицательно повертела головой. Виктория наблюдала за подругой с нарастающим беспокойством.

— Тогда я не понимаю. Давно ли ты убеждала меня, что у вас счастливая семья?

— Убедила?

— Ну… — Виктория окончательно растерялась. Совершенно очевидно, что Марина не шутит.

— Викуша, ты так удивлена, будто мы с Максом — первая пара, что решила развестись. Каждая третья семья разводится сегодня. Не распускай слюни!

Марина поднялась и поставила чашки в раковину.

— Ушам своим не верю, — пробормотала Виктория.

— Пошли, я покажу тебе твою комнату.

Марина отвела Виктории спальню рядом с балконом. Здесь стояли железная кровать с панцирной сеткой и деревянный некрашеный сундук. Полотняный коврик на полу служил соединительной деталью между кроватью и сундуком. Больше в комнате ничего не было.

— Мне здесь нравится, — одобрила Виктория.

— Вот и славно. Располагайся.

И Марина ушла. Вика слышала, как она ходит за стеной, что-то негромко напевая. Марина разводится с Максом! Это ни в какие рамки не вмещается. Вика пыталась осмыслить факт. Но осмыслению он поддавался с трудом. Конечно, в их жизни было все не так гладко, как поначалу пыталась изобразить Марина. И Виктория об этом догадывалась. Но чтобы вот так, едва выбравшись из больницы, кинуться в развод? Для этого силы нужны. Энергия. А может… Может, идея развода — это как раз и есть ее новый двигатель? Вика нашла Марину в соседней комнате. Там, кроме старого дивана, обитого новой тканью, имелись лишь крутящийся стул и длинная, во всю стену, полка. Собственно, даже не полка, а самодельный стол. Полка-стол длиной в стену. Если бы Вика не знала, чья это комната, она бы решила, что перед ней стол загруженного работой художника. В свете прикрученной к полке лампы громоздились листы бумаги, свитки ватмана, линейки. В стакане торчали отточенные карандаши. Кругом валялись цветные маркеры. С горизонтально натянутой лески, прикрепленные цветными скрепками, свисали листки с замысловатыми чертежами.