Женщина-зима - Знаменская Алина. Страница 19

– Обязательно, – устало согласилась Любава. Голова трещала, хотелось одного – выйти на воздух.

– А ты заходи, не стесняйся. Я по-простому… Я всегда тебе рад, ты баба что надо…

Оказавшись на воздухе, Любава поняла – торопиться некуда. Она не знала, куда теперь идти и что делать. Судя по движению масс на площади, наступило время обеденного перерыва. Исполкомовские, в шубах нараспашку, тянулись к рынку, продавщица пирожков зычно кричала: «Беляши кончились, ждите!» Очередь притопывала от нетерпения, поскольку перерыв не резиновый, а беляши жарятся непростительно медленно. Рядом женщина в засаленном халате переворачивала шумовкой в большой жаровне круглые румяные пирожки. Недавно в эту пору и у Любавиного киоска толпился народ, расхватывая горячие рогалики с маком.

Любава пошла домой, поскольку идти больше было некуда. Возле ворот стоял милицейский «уазик» с мигалкой. Любава подошла поближе, из машины выбрался толстый до неприличия милиционер Кирюхин. Любава ничему не удивлялась. Приблизилась и молча протянула ему обе руки. Для наручников.

– Чего это? – покраснел Кирюхин и сделал недовольное лицо. – Вы это… хулиганничать тут бросьте!

– Пойдемте тогда в дом… хулиганничать, – передразнила Любава и прошла к крыльцу. Милиционер последовал за ней.

Дома, не глядя на Кирюхина, Любава стащила сапоги с отекших ног и сняла пальто. Уселась в кресло и уставилась на милиционера.

– Протокол составлять будем? – догадалась она.

– Что же это вы, Любовь Петровна, солидная женщина… а озорничаете в общественном месте? – топчась перед ней, сказал Кирюхин. Говорил он со свистом, вес мешал нормальному дыханию.

– Озорничаю, – согласилась Любава. – Это вам любовница моего мужа нажаловалась? Что я в своем магазине порядок попыталась навести?

Кирюхин запыхтел, надулся, заработал мозгами.

– От гражданки Сизовой поступило заявление, что вы, Любовь Петровна, устроили в магазине гражданина Кольчугина настоящий погром. Попортили имущества на сумму…

– Ну-ка, ну-ка, – Любава потянулась рукой к протоколу, – интересно, во сколько же она свою редьку оценила? Ого! Золотая редечка. Семян надо попросить…

– Вы это… зря это, Любовь Петровна… Ну зачем лишние-то неприятности? Теперь вот протокол, заявление…

Любава подняла глаза на Кирюхина и взмолилась вдруг:

– Федя, забери меня в милицию! Пожалуйста, Федя! Нельзя мне дома одной сегодня. Ну хоть вешайся!

– Да вы… Что это вы говорите такое, Любовь Петровна? Такая солидная женщина… Да вы из-за этой грымзы?

Кирюхин говорил что-то, а сам с тревогой наблюдал за Любавой. Она вдруг обхватила голову руками и затряслась, зашлась нехорошим смехом, пытаясь что-то втолковать ему, видимо, казавшееся ей смешным. Но, так и не сумев втолковать, она поддалась своему терзающему смеху, который, кажется, переходил в слезы.

Кирюхин совсем растерялся, метнулся на кухню за водой, не смог найти стакан и назад вернулся с чайником. В эту минуту во дворе стукнула калитка, по ступенькам простучали легкие шаги. Кирюхин беспомощно оглянулся и увидел Полину, облегченно вздохнул и протянул ей чайник.

– Что происходит? – строго спросила Полина, по-деловому разделась, засучила рукава и бросилась к сестре. Крепко обняла ее, пытаясь отдать хоть каплю своей собственной силы и стойкости. – Любушка, что ты? Это он тебя обидел? Он? – кивнула она на Кирюхина. – Сейчас мы его…

Она говорила совсем как их мать когда-то давно, в детстве, когда пыталась развеять детские страхи и обиды. И странное дело, на Любаву это подействовало. Она заревела в голос у Полины на плече и ревела так смачно и самозабвенно, что даже Кирюхин отвернулся и пару раз шмыгнул носом. Как большинство мужчин, он терялся при виде женских слез.

– Полина Петровна, я тоже говорю, что внимание обращать на всяких… Я это так пришел, для порядку… Да я Любовь Петровну уважаю, как… как… я не знаю…

– Ну, не знаешь, Федя, тогда иди, иди…

– Да я вам, Полина Петровна, по гроб жизни буду благодарен! Вы моего пацана от воспаления легких вылечили… Думаете, я не помню? У меня же теща в Завидове живет!

Кирюхин говорил это и пятился к двери. Но видимо, судьба была в тот день не на его стороне. Когда Кирюхин уже коснулся самой тяжелой своей частью входной двери Кольчугиных, эта дверь со стороны улицы втолкнула его назад.

– Стой! – крикнули ему с крыльца. Он посторонился. В прихожую протиснулась Любавина соседка, баба Стеша. – Милиция?

– Милиция, – согласился Кирюхин. – А вы чего хотели, мамаша?

– Украли! – заголосила баба Стеша. – Всех как есть украли! Куда только милиция смотрит! Это не милиция, это мафия! Другой раз уже всех кур поукрадывали, и – ничего!

– Что случилось у тебя, баба Стеша? – спросила Любава, справившись со своей истерикой.

– Ироды! Чтоб у них зенки повылазили! Украли пестрых несушек моих!

– Новых?

– А каких же? Старых в прошлом годе украли. А теперь – новых!

Кирюхин потоптался в коридоре, а когда баба Стеша заговорила с женщинами, начал тихонько пробираться к двери. Но бабка резво повернулась в ответ на его движение и обратилась уже к нему:

– Снова, сынок, всех кур моих повыкрали! Я утром к ним не ходила, припозднилась. А в обед пошла зерна дать – их нет, как не было! И возле курятника – вот такенные следы! – Баба Стеша показала размер ноги снежного человека.

– Да ты сядь, теть Стеш. – Полина подставила табуретку.

Стеша плюхнулась и, глядя безумными от горя глазами то на сестер, то на милиционера, вновь принялась причитать:

– Молодые куры-то, неслись как хорошо. Даже зимой! Думала, теперь к Пасхе-то яиц накоплю… Да чтоб у него руки поотсохли…

– Да кто же это у вас балует? – спросила Полина.

– Маркоманы! – с готовностью выдвинула версию баба Стеша. – Кому же еще? У меня другой раз уже всех кур убирают! Другой раз! Да каких! Одна к одной! Несушки!

– Я скажу участковому, – встрял Кирюхин. – Придет после обеда.

– Да участковый ваш! Одно название, что участковый! – подскочила баба Стеша и затрясла кулаком. – Прошлый раз полдня по огороду ползал. Следы искал. Не нашел! Я нашла, он не нашел. Нет уж, сынок, ты сам посмотри!

– Да не мое это дело, бабушка. Это участковый должен…

– Как не твое?! – подбоченилась баба Стеша, не желая сдаваться без боя. – Ты милиция или тоже – мафия?

– Милиция, – отозвался Кирюхин от самой двери.

Баба Стеша тенью двинулась за ним.

– Так ты, сынок, за народ или за маркоманов?

– Да некогда мне, бабуля… У меня еще два вызова. И обед скоро кончится…

Последние слова милиционера донеслись уже с крыльца.

Бабка высунула нос за дверь.

– Вот это милиция! Продались все как есть! Бросили народ! – визжала она на всю улицу.

Любава с Полиной наблюдали в окно, как резво вскакивает Кирюхин в машину и нервно пытается ее завести.

– Продалися все! – наступала бабуля, пока Кирюхин разворачивался в узком переулке. – А маркоманов они сами боятся, не хотят ловить! Ну ничего! Я на вас управу найду!

Полина и Любава выглянули с крыльца. Было не совсем понятно, на кого баба Стеша собралась искать управу – на участкового или на «маркоманов».

– Я к бандитам пойду! – заявила баба Стеша, повернувшись к женщинам. Понизив голос, доверительно сообщила: – Я знаю, где они заседают. Бабы говорили.

– Где? – спросила Любава.

– А в Красном доме, на втором этаже. Там у них сходка, – с достоинством пояснила баба Стеша. Вдруг вспомнив свое горе, снова истошно взвизгнула: – Это что за моду взяли – кур таскать? Что же теперь делать-то? Курятник за колючую проволоку прятать?

– И ток по ней пустить, – дорисовала картину Полина.

А Любава молчала. Она смотрела вслед уходящей соседке и думала о своем. Ох, не понравился Полине взгляд Любавы! И вообще настроение сестры не радовало. Та балансировала на грани нервного срыва. Полина даже спрашивать боялась, какие именно события довели сестру до такого состояния. Если Любава начнет рассказывать, переживать все заново, можно сделать хуже.