Кинжал и яд - Бенцони Жюльетта. Страница 15

Вилла в Хризополисе, утопавшая в зелени садов, которые спускались террасами к голубым водам Босфора, вскоре превратилась в место встреч тех, кто был недоволен политикой императора. Ядро заговора образовали офицеры Восточной армии, сохранившие верность своему бывшему генералу, а главной пружиной была, естественно, Теофания. Именно она с рвением страстно влюбленной женщины готовила почву для будущего триумфа Иоанна и одновременно обдумывала все детали убийства мужа.

С Никифором предстояло расправиться во дворце, где на каждом углу стояла стража, а значит, туда следовало внедрить своих сообщников.

— Нужно использовать гинекей, — сказала императрица любовнику. — Пусть несколько твоих людей переоденутся в женское платье. Я спрячу их среди горничных.

— Это слишком рискованно. На них могут обратить внимание: ведь раньше их никто не видел.

— Вовсе нет! Через три дня мы ждем в гости трех болгарских принцесс. Они пробудут у нас почти месяц. Твои люди могут выдавать себя за их служанок. Кому придет в голову приглядываться к ним?

Идея показалась Цимисесу удачной, и он согласился. В день приезда иностранных принцесс дюжина заговорщиков, выбранных среди самых юных и стройных воинов, укрылась в гинекее императорского дворца — базилисса лично провела их туда. Было решено убить Никифора в тот же день — вернее, в ночь с 10 на 11 декабря 969 года…

Однако кто-то шепнул императору о готовящемся нападении, и — к великому ужасу Теофании — двое стражей Никифора явились вечером в гинекей с приказом обыскать всех и вся.

Базилисса сама вышла им навстречу и с наигранным радушием провела их по всем комнатам гинекея. Либо в ее присутствии стражники не посмели обыскивать женщин, либо ей удалось подкупить их — как бы то ни было, явившись к Никифору, оба решительно заявили:

— Никого там нет, божественный император. Тебя обманули.

Полностью удовлетворенный, Никифор не стал продолжать расследование, и Теофания вздохнула с облегчением. Положительно, удача была на ее стороне!..

Расположившись на террасе гинекея, возвышавшейся над морем, чьи волны с рокотом бились о высокие стены, базилисса замерла в ожидании. Закутанная в широкий плащ из черной шерсти, она жадным взором вглядывалась в горизонт. Зимняя ночь была темна и безмолвна, но постепенно глаза ее свыклись с мраком. Ей показалось, будто на волнах качается какое-то пятно, но Теофания не была уверена, лодка ли это.

— Ты видишь что-нибудь? — прошептала она, обращаясь к своему спутнику, тоже закутанному в темный плащ.

Скриб Марианос, оставшийся ее доверенным лицом, склонился над парапетом, чутко прислушиваясь. Над Босфором завывал ветер, на море было неспокойно, однако тонкий слух Марианоса уловил долгожданный звук.

— Кажется, я слышу, как они гребут…

Базилисса вздрогнула: ей вдруг стало холодно, несмотря на теплый плащ, доходивший до пят.

— Они должны поторопиться! Если императору вздумается прийти сюда, чтобы узнать, почему я так задержалась, мы все погибнем…

Дело в том, что Теофания, желая действовать наверняка и оставить дверь императорской опочивальни открытой для Цимисеса, пошла на хитрость. Когда Ники-фор после ужина пожаловался на легкое недомогание, она последовала за ним в спальню, окружила самой нежной заботой и заявила, что проведет ночь вместе с ним, — но, уже взойдя на ложе, вдруг остановилась, словно вспомнив о некоем важном деле.

— Эти бедные болгарки так взволнованы и растеряны, что их надо подбодрить, — сказала она с улыбкой. — Я обещала, что зайду пожелать им доброй ночи. Подожди меня, это недолго. Я загляну к ним и сразу же вернусь…

И тут же вышла из спальни.

— Не закрывай дверь, — приказала она одному из стражников, — мне нужно отлучиться на пару минут.

Едва повернув за угол коридора, Теофания помчалась в гинекей, но к болгаркам и не подумала заходить — ей надо было предупредить заговорщиков, что час пробил и Иоанн вот-вот появится. Пока убийцы сбрасывали женское платье и вооружались, она устремилась в свою комнату и вышла на террасу, к которой должна была подплыть лодка. Для того чтобы поднять наверх Цимисеса, сюда заранее принесли большую корзину и веревки.

Внезапно снизу трижды прозвучал негромкий свист. Это был условленный сигнал. У Теофании бешено застучало сердце.

— Вот они! Быстрее… опускайте корзину! — крикнула она Марионосу и его помощникам.

Это было сделано мгновенно, но поднять корзину с грузом оказалось несравненно тяжелее из-за сильных порывов ветра. Все же через несколько минут им это удалось, и любовники бросились в объятия друг друга. Их порыв безжалостно пресек Марианос.

— Нужно спешить, господин! Любовь подождет…

— Он прав, — промолвила Теофания. — Идем!

Взяв любовника за руку, она сама проводила его до дверей императорской опочивальни. Стражники не успели даже вскрикнуть — их мгновенно задушили ловко наброшенными шнурками. Однако, проникнув внутрь, заговорщики едва не выругались от досады: ложе было пустым.

Не растерялась одна Теофания. Приложив палец к губам и по-прежнему держа Иоанна за руку, она заставила его обогнуть внушительное ложе, на котором должен был почивать император. Никифор лежал на полу под шкурой пантеры — судя по всему, он устал ждать ее и перебрался в свой излюбленный угол, где горел вставленный в кольцо на стене факел. Благочестивый император крепко спал.

— Вот тот, кого ты ищешь! — прошептала базилисса.

Все дальнейшее не заняло много времени. Вооруженные мечами мужчины бросились на спящего. Первым же ударом ему проломили череп, однако Никифор, ослепленный кровью, все же сумел приподняться, нащупывая кинжал. Тогда вперед выступил Иоанн и ухватил дядю за бороду с такой силой, что вырвал клок, а один из заговорщиков быстро перерезал императору горло. Тот сразу обмяк и затих. Прижавшись к балдахину кровати, Теофания с горящим взором следила за казнью…

Между тем дворец ожил, разбуженный воплями Никифора. Солдаты сбегались во двор. Из окна им показали отрубленную голову Никифора, которую Цимисес держал за волосы.

— Я убил этого предателя! — крикнул он. — Теперь я ваш император!

Изменить было уже ничего нельзя, и солдаты дружно приветствовали убийцу. Продажный Константинополь, всегда уважавший только силу, последовал их примеру, когда на заре людская молва разнесла весть об убийстве. На сей раз Теофании показалось, что она в самом деле обрела столь долгожданное счастье.

Впрочем, трусами в этом городе были далеко не все. Нашелся человек, которого до глубины души возмутила ночная резня, устроенная новым императором, и он не собирался молчать. Это был все тот же неукротимый патриарх Полуэкт. Когда через два дня после преступления Иоанн с торжеством направился в собор Святой Софии, дабы получить благословение на царство вместе с императорской короной, он, к своему великому изумлению, увидел, что громадные двери заперты и вдобавок прикрыты живым щитом. Прямо перед порталом стоял Полуэкт в полном патриаршем облачении, а вокруг него толпились дрожавшие от ужаса священники. Едва лишь новый базилевс поднялся по ступенькам, как Полуэкт, широко раскинув руки, преградил ему путь.

— Прочь, убийца! Гнусный преступник, запятнанный кровью собственного дяди! Пока я жив; ты не войдешь в жилище всемогущего господа нашего. Ему противны злодеяния твои, и точно так же ты мерзок для всех добрых христиан. Убирайся! Пусть демоны благословят тебя, и у них проси корону, которую ты замарал в крови…

Звенящий от гнева голос святого старца разносился по площади, достигая последних рядов собравшейся у храма огромной толпы. Полуэкт, воздевший руку для анафемы, был столь внушителен, что испуганный Иоанн попятился, невзирая на всю свою отвагу. За его спиной уже начинало глухо роптать громадное человеческое море. Императора охватил ужас: еще одно слово этого тощего старика — и он станет добычей озверелой толпы! Мгновение назад эти люди восторженно приветствовали его, а теперь готовы растерзать… Ему стало так страшно, что он решился на отчаянный шаг. Смиренно преклонив колени перед патриархом, он возопил со слезами на глазах: