Князь Ночи - Бенцони Жюльетта. Страница 36

Чтобы как-то оправдать свое присутствие, Гортензия ногой пододвинула к кровати табурет и расположила на нем блюдо, не забыв удостовериться, что все кушанья не остыли. Этьен меж тем безмолвствовал. Он глядел на юную особу, как и он, светловолосую, но такую прекрасную, полную жизни!.. Эта девушка, чей облик на фоне сверкавшего снега запечатлелся в его памяти после краткого мига их встречи, должна была стать последним милым сердцу воспоминанием, которое он собирался унести в мир иной. И вот теперь, когда он уже начал погружаться в предсмертные сумерки угасающей жизни, она вновь возникла перед ним в еще более ослепительном блеске, чем в первый день, и к тому ж исполненная решимости вступить в поединок, выдержать который он не способен.

– Ради бога, окажите мне милость… простите меня, кузина… если я показался вам не слишком куртуазным и даже… невежливым. Но у меня едва хватает сил вымолвить слово, а беседа…

– Что ж, я буду говорить одна. Надеюсь, у вас найдутся силы слушать.

Она постаралась улыбнуться как можно приветливее, надеясь, что теплый взгляд смягчит иронию слов, слишком жестокую по отношению к умирающему. Затем, поставив у кровати стул, она села так, чтобы глядеть молодому человеку прямо в лицо.

– Думаю, от вас не укрылась причина, по которой я оказалась в вашем доме? В одну ночь я потеряла все, что любила на этом свете. И, прибыв сюда, к брату моей матери, я все же надеялась, несмотря на затяжную ссору между нашими семьями, обрести домашний очаг и, быть может, заслужить немного сочувствия, нечто похожее на сердечное участие, способное скрасить суровость одиночества. Весьма быстро я поняла, что не стоит ожидать особой привязанности со стороны дяди. Смерть моей бедной матушки, как видно, не смогла растопить его обиды и раздражения…

– Он никогда ничего не прощает, – прошептал Этьен.

– Он таков, каков он есть. Излишний труд надеяться его исправить. Но тут я узнаю, что у меня есть кузен моих лет. Я полагала, что, оставшись без отца и матери, я по меньшей мере обрету брата, которого никогда не имела. И что же? Стоило мне приехать, как вы бежите.

– Но… я…

– Прошу вас, позвольте мне договорить! Вы не только спасаетесь бегством, но, когда ваша эскапада не удается, решаете ускользнуть… иным образом. И вот я явилась спросить вас: что дало вам повод до такой степени презирать меня?

– Неужели вы вообразили… что все это именно так?

– А что еще мне остается, если вы не можете вынести самой мысли о возможности жить со мною под одной крышей? Если вы предпочитаете смерть моему присутствию здесь?..

– Дело не в этом… но вам не понять.

Наступило непродолжительное молчание, нарушаемое лишь бурей в очаге, производимой Годивеллой и ее раздувалкой. Этьен спрятал лицо в ладонях. Решив, что, возможно, его стесняет присутствие Годивеллы, и наблюдая притом, как кормилица что-то уж слишком усердствует в разжигании камина, не желая упустить что-либо из их беседы, Гортензия подошла к ней и, понизив голос, попросила оставить их одних. К тому же огонь давно уже ярко и жарко пылал, и комната снова приобретала жилой вид.

Годивелла кивнула в знак того, что поняла, и тотчас исчезла, затворив за собой дверь с таким стуком, что Этьен мог не сомневаться в ее уходе. Тогда Гортензия снова подошла к кузену и, оттолкнув стул, без церемоний уселась на край его ложа.

– Вы ошибаетесь! Мне известно уже достаточно, поскольку сама Годивелла знает немало. А о чем не знает, то догадывается. Вы пожелали уйти, а сейчас хотите умереть, потому что я богата, а ваш отец, мой дядя, намерен поженить нас, чтобы наверняка оставить мое наследство в семействе. Я не заблуждаюсь?

Этьен отнял руки от лица, но если он и был удивлен, то не показал этого.

– Нет, – коротко произнес он.

– Ну, по крайней мере, вы честны. Надеюсь, что вы сохраните подобную прямоту и в дальнейшем. Итак, вы, ни секунды не колеблясь, решились прибавить ко всем моим бедам новую, быть может, наигоршую. Вы идете на самоубийство – кажется, это слово страшит вас? Однако надобно взглянуть правде в глаза. Вы собираетесь совершить самый тяжкий грех, тот, которому нет прощения. И, ко всему прочему, взваливаете за него ответственность на меня!

– Никоим образом! Напротив, я освобождаю вас…

– Вы освобождаете меня с милой мыслью, что, не потеряй я родителей или не существуй я вовсе, вы бы еще жили здесь, счастливый и безмятежный? Забавное освобождение!

– Я никогда не был ни счастлив, ни безмятежен. Мой отец превратил мою жизнь в ад. И прошу поверить: задолго до вашего появления я стал пытаться ускользнуть от его власти и освободиться из-под опеки Гарлана, этого двусмысленного человека, поставленного надо мной тюремщиком. Так оставьте же меня на произвол моей судьбы, и пусть вас это более не заботит.

Ярость, возможно, копившаяся уже давно, придала Этьену силы и даже заставила чуть-чуть порозоветь его впалые щеки. Но это была ярость добрая, полезная, приближающая его более к жизни, нежели к смерти, и Гортензия решила использовать ее.

– Нет, оставить вас я не подумаю, поскольку, что бы вы там ни говорили, я буду вменять себе в вину вашу смерть на протяжении всей оставшейся жизни! Ах, Этьен, умоляю вас, не обременяйте меня такой тяжкой ношей, не пытайтесь вконец отравить и мою собственную жизнь! Живите!

– Вы упрекаете меня в тягчайшем преступлении за то, что я желаю умереть. Но не является ли, по-вашему, еще большим грехом ненависть к собственному отцу?

– Конечно… И все же я думаю, это не так серьезно. А почему вы столь сильно ненавидите его?

– Потому что он убил мою мать…

На сей раз наступила полная тишина. Гортензия потерянно вслушивалась в мрачное эхо, каким отозвались в душе эти чудовищные слова. Похоже, бездна внезапно разверзлась у ног, и так черны были ее глубины, что не хватало духу нагнуться и заглянуть в нее. Напротив, она попыталась отвратить от себя ужасный смысл сказанного и прошептала:

– Мне говорили о несчастном случае…

– Так захотел он, но я-то знаю, что никакой случайности не было.

– Но вы отсутствовали в тот момент, когда…

– И все же я знаю!.. И не спрашивайте почему. Скажу лишь: призрак тогда блуждает по дому, когда ему надо пожаловаться на кого-то из его обитателей. А вчера была годовщина.

– Вы… вы его видели?

– Да. И вы тоже, не так ли? Насколько я понимаю, это вы кричали сегодня ночью?..

Голубые глаза юноши сверлили Гортензию. Смущенная их пронизывающим взглядом, казалось, познавшим тайны потустороннего мира, она поднялась и отошла к камину, протягивая озябшие ладони к очагу.

– Однако мы отвлеклись. Ваша ненависть к отцу – это одно, а то, что вы пытаетесь отягчить мою совесть преступлением, пусть даже невольным, – другое. Я прошу вас… Я умоляю отказаться от этого чудовищного замысла! Внемлите моей мольбе: останьтесь жить, чтобы я навсегда не потеряла покой и сон…

На глазах ее выступили слезы, заблистав, как чистейшее золото. Этьен не мог вымолвить ни слова. Он созерцал ее в восхищении, коего даже не подумал скрывать тем более, что она на него не смотрела.

– Сжальтесь надо мной, Этьен… живите!

Он помолчал еще, глядя на нее с каким-то отчаянием. Она была сама жизнь, и никогда жизнь не казалась ему такой прекрасной. Дрожащим тонким голосом, голосом плачущего ребенка, она повторила:

– Сжальтесь….

– Да будет так, – наконец со вздохом простонал он. – Но тогда бегите вы, раз мне это не удалось.

Его ответ ошеломил ее, и слезы тотчас высохли. Она резко обернулась.

– Бежать?.. Но куда мне податься?

– Домой, конечно! Разве у вас нет дома… Даже нескольких, как мне говорили?

– Они мне не понадобятся. Я отдана под покровительство вашего отца по приказу короля и, что важнее, герцогини Ангулемской. А они позаботятся, чтобы их распоряжения выполнялись неукоснительно. Если я вернусь в Париж, они способны отправить меня сюда меж двух жандармов. А это… меня отнюдь не прельщает!..

– Тогда вам надо спрятаться!