Радость жизни - Золя Эмиль. Страница 12

Для Шанто этот год был хуже, чем предыдущий. Давуан все ждал, что цены на сосну поднимутся, но этого не произошло. Из Кана доходили плохие вести, будто Давуан вынужден продавать лес с убытком, и крах неминуем. Семья Шанто жила крайне скромно, трех тысяч франков годового дохода еле хватало на самое необходимое, и во многом приходилось себе отказывать. Большие огорчения доставлял г-же Шанто Лазар. Она часто получала от него письма, но никому их не показывала. Он, видимо, вел в Париже довольно рассеянный образ жизни и осаждал мать непрестанными просьбами о высылке денег. В июле, поехав в Кан получать проценты с капитала Полины, г-жа Шанто бросилась к Давуану; две тысячи франков, полученные от него раньше, давно были отправлены Лазару. Ей удалось вытянуть у Давуана еще тысячу, которую она немедленно перевела в Париж: сын писал ей, что не может приехать, не уплатив долги.

Его ждали целую неделю. Каждое утро от него приходило письмо о том, что отъезд опять откладывается еще на день.

Мать и Полина отправились встречать его в Вершмон. Встретившись на дороге, они расцеловались и пошли домой пешком по пыли; за ними ехала карета с вещами. На сей раз возвращение Лазара в лоно семьи было не столь радостным, как в прошлом году, когда он неожиданно явился победителем. Теперь Лазар провалился на июльском экзамене и негодовал на профессоров. Целый вечер он честил их на чем свет стоит, называл ослами, говорил, что они ему осточертели. На следующий день в присутствии Полины он швырнул свои книги на полку шкафа, заявив, что они ему не нужны, пропади они пропадом. Это внезапное отвращение к науке глубоко поразило девочку, особенно, когда Лазар принялся злобно издеваться над медициной, утверждая, что она не открыла даже средства от насморка. Однажды, когда Полина, отстаивая свою веру в науку, стала с юным жаром защищать медицину, Лазар так насмехался над ее наивным энтузиазмом, что вогнал девочку в краску. Впрочем, он не отказывался стать врачом: эта затея ничем не лучше и не хуже любой другой, а вообще все неинтересно. Полину возмущали новые идеи Лазара. Откуда он их черпает? Наверное, из дурных книг. Но она не решалась больше спорить с ним, стесняясь своего полного невежества и страдая, когда кузен начинал подшучивать над ней или подчеркивал, что не все может ей сказать. В таких постоянных стычках прошли каникулы. Теперь Лазар, по-видимому, скучал на прогулках. Море казалось ему однообразным, бессмысленным. Чтобы убить время, он принялся писать стихи и сочинял сонеты о море, блиставшие тщательной отделкой и богатыми рифмами. От купания он отказался, заявив, что холодная вода вредна для его организма, ибо, отрицая медицину, безапелляционно судил обо веем и единым своим словом обрекал больных на смерть или на жизнь. В половине сентября, когда должна была приехать Луиза, Лазар вдруг решил вернуться в Париж, уверяя, будто ему надо готовиться к экзаменам; он боялся, что девчонки будут ему надоедать, и предпочел на месяц раньше вернуться к студенческой жизни. Чем больше Лазар огорчал Полину, тем нежнее она становилась. Иногда Лазар говорил ей грубости, стараясь вывести ее из терпения, но она смотрела на него тем веселым, ласковым взглядом, который успокаивал даже Шанто, когда тот выл от боли во время приступа подагры. С точки зрения Полины, кузен был больным человеком: ведь он относился к жизни, как старик.

Накануне отъезда Лазар так явно радовался своей разлуке с Бонвилем, что Полина разрыдалась.

— Ты меня разлюбил!

— Глупая! Что ж я, по-твоему, не должен думать о своем будущем? Большая девочка, а хнычешь, как маленькая!

Она снова овладела собой и улыбнулась.

— Занимайся хорошенько в этом году и возвращайся догмой довольный.

— О, стоит ли стараться! Их экзамены — просто чушь! Если я не выдержал, то потому, что сам не хотел… В этом году я наверстаю. Средств у меня мало, и я не могу сидеть сложа руки, хотя, по-моему, это единственное занятие, достойное умного человека.

В первых числах октября, как только Луиза вернулась в Кан, занятия Полины с теткой возобновились. Третий год обучения г-жа Шанто решила посвятить главным образом истории Франции, подвергнув ее строгой цензуре, и приспособленной для молодых девиц мифологии, которая была весьма полезным предметом, поскольку облегчала понимание картин в музеях. Но девочка была не так прилежна, как в прошлом году. Мозг ее как будто работал медленнее. За приготовлением уроков она часто засыпала с горящими щеками. После безумного приступа гнева против Вероники за то, что она ее не любит, Полина два дня пролежала в постели. Вскоре она почувствовала, что в ней совершаются какие-то пугающие перемены, что все ее тело медленно развивается, грудь округлилась, болезненно набухла и в самых сокровенных нежных складках появился первый пушок. По вечерам, ложась спать, Полина украдкой оглядывала себя и при этом испытывала такое замешательство, такое смущение, что скорей гасила свечу. Голос ее стал звучнее, и это казалось девочке некрасивым; она себе не нравилась и проводила дни в напряженном ожидании, томимая неясными предчувствиями и не решаясь ни с кем об этом заговорить.

Наконец под рождество г-жа Шанто встревожилась, заметив состояние Полины. Девочка жаловалась на сильные боли в пояснице, чувствовала ломоту во всем теле. Вскоре у нее появился озноб. Доктор Казэнов, который был в большой дружбе с Полиной, расспросил ее, затем пригласил г-жу Шанто в другую комнату и посоветовал ей предупредить племянницу: наступила половая зрелость. По словам доктора, ему не раз приходилось видеть, как девушки заболевали от страха при виде внезапно показавшейся крови. Тетка сперва возражала, находя такую предосторожность излишней и чувствуя отвращение к подобным разговорам. Согласно ее взглядам на воспитание, девушки должны оставаться в полном неведении относительно некоторых сложных явлений, пока не столкнутся с ними в жизни. Но доктор настаивал, и г-жа Шанто обещала поговорить с девочкой. Однако в этот вечер она так ничего и не сказала, а затем откладывала объяснение со дня на день. Полина не из пугливых, думала она, а многих девушек вовсе не предупреждают. Незачем заранее пускаться в обсуждение щекотливых вопросов; всегда будет время просто сказать Полине, что таков закон природы и со всеми так бывает.

Однажды утром, выйдя в коридор, г-жа Шанто услыхала жалобные стоны, доносившиеся из комнаты Полины. Она тотчас пошла к ней, крайне обеспокоенная. Сидя на кровати, откинув одеяло, девочка, бледная, перепуганная, во весь голос непрерывно звала тетку. Она с ужасом смотрела на свою кровать, не понимая, что произошло. Внезапное потрясение лишило ее обычного мужества.

— Ах, тетя! Ах, тетя!

Г-жа Шанто сразу все поняла.

— Ничего, дорогая моя, успокойся.

Но Полина, оцепенев от страха, словно раненная насмерть, не шевелилась, и слова тетки не дошли до ее сознания.

— Ах, тетя, я почувствовала, что я мокрая… Смотри, смотри, ведь это кровь! Я умираю, вся простыня в крови.

Голос ее пресекся, девочка думала, что истекает кровью. С уст ее сорвался такой же вопль отчаяния, какой она слышала однажды от Лазара, не понимая его смысла, вопль ужаса перед беспредельностью вселенной:

— Все кончено, я умру!

Г-жа Шанто, растерянная, искала подходящих слов, стараясь изобрести спасительную ложь, которая успокоила бы Полину, ничего не объясняя.

— Да ты не волнуйся, — говорила она. — Подумай, если бы это действительно было так опасно, разве я бы сама не испугалась? Уверяю тебя, это бывает со всеми женщинами. Это как кровотечение из носу…

— Нет, нет, ты говоришь так, только чтобы меня успокоить. Я умру, я умру!

Ничто не помогало. Послали за доктором. Он высказал опасение, как бы у девушки не началась нервная горячка. Г-жа Шанто уложила Полину в постель, смеясь над ее страхами. Прошло несколько дней. Полина оправилась, но с той поры размышляла над удивительными, новыми и непонятными для нее явлениями, затаив в душе вопрос, на который надо было найти ответ.