Радость жизни - Золя Эмиль. Страница 52

— На, возьми, уходи отсюда и не лги больше… — сказала Полина, давая ей деньги, чтобы прекратить эту комедию.

Девочка не заставила себя просить. Одним прыжком выскочила она из кухни и побежала через двор во всю прыть своих коротких ножек. В эту минуту раздался крик Вероники:

— Ах, боже мой! Куда делся бокал с буфета! Она утащила барышнин бокал!

Служанка тотчас же выбежала из кухни вдогонку за маленькой воровкой. Через две минуты она уже тащила ее за руку, с свирепым, точно у жандарма, лицом. Девочку с большим трудом обыскали, так как она отбивалась изо всех сил: кусалась, царапалась и так отчаянно визжала, слоено ее режут. Бокала в кармане не оказалось; его нашли за пазухой, засунутым под тряпку, служившую ей рубашкой. Тут девочка перестала плакать и принялась нахально уверять, будто ничего не знает, что бокал, верно, сам свалился ей за шиворот, когда она сидела на полу.

— Ведь говорил вам господин кюре, что она вас обкрадет, — твердила Вероника. — Уж я бы на вашем месте послала за полицией.

Лазар тоже что-то говорил о тюрьме: его выводил из себя вызывающий тон девочки. А она стояла, вытянувшись, как маленькая змейка, которой наступили на хвост. Ему хотелось надавать ей пощечин.

— Отдай то, что ты получила! — кричал он. — Где деньги?.. Девочка уже поднесла было монету к губам, чтобы ее проглотить, но тут Полина пришла ей на помощь и сказала:

— Оставь ее у себя, но дома скажи, что это в последний раз. Теперь я сама буду приходить к вам и увижу, в чем вы нуждаетесь… Ну, убирайся!

Послышалось быстрое шлепанье босых ног по лужам, и наступила полная тишина. Вероника шумно отодвинула скамью и, нагнувшись, стала вытирать тряпкой лужи, которые натекли с лохмотьев. Нечего сказать, хороша кухня — вся провоняла этими оборванцами! И она распахнула окна и двери.

Полина с серьезным видом, не произнося ни слова, собирала свою сумочку и лекарства, а Лазар, возмущенный, зевая от скуки и отвращения, отправился к колодцу мыть руки.

Для Полины это было большим огорчением. Она видела, что Лазар нисколько не интересуется ее маленькими деревенскими друзьями. Если он и помогал ей по субботам, то только из дружбы к ней: душа его не лежала к такому занятию. Полину ничто не отталкивало: ни бедность, ни разврат, а Лазара сердило и угнетало все это убожество. Преисполненная любви к ближнему, Полина оставалась спокойной и веселой, а он, как только выползал из своей скорлупы, тотчас находил новые поводы для мрачных раздумий. Мало-помалу он дошел до того, что стал действительно страдать при виде немытой детворы, в которой уже были заложены все человеческие пороки.

Эта поросль нищеты окончательно отравляла ему жизнь, и он уходил разбитый, полный отчаяния, испытывая ненависть и презрение к человеческому племени. Два часа, посвященные делам милосердия, только озлобляли его; кончилось тем, что Лазар стал отрицать милостыню и смеяться над благотворительностью. Он кричал, что разумнее было бы раздавить каблуком это гнездо вредных насекомых, вместо того чтобы помогать им плодиться. Полина слушала, удивляясь его резкости, глубоко опечаленная тем, что они чувствуют по-разному.

В эту субботу, когда они остались вдвоем, у молодого человека вырвались слова, выдававшие его мученье:

— Мне кажется, что я выбрался из помойной ямы.

Потом он добавил:

— Как можешь ты любить этих выродков?

— Да ведь я люблю их ради них самих, а не ради себя, — отвечала девушка. — Ты подобрал бы на дороге паршивую собаку?

Он остановил ее, возмущенный.

— Собака не человек.

— Облегчать страдания — разве это так уж мало? — продолжала Полина. — Досадно, что люди не исправляются; ведь тогда, быть может, уменьшилась бы и их нужда. Но если я вижу, что они насытились и обогрелись, с меня и этого довольно: все же меньше страданий… Тебе нужно, чтобы они еще вознаграждали нас за то, что мы для них делаем?

И она с грустью сказала в заключение:

— Мой бедный друг, я вижу, что тебе это не доставляет никакого удовольствия, уж лучше не помогай мне… Право, мне совсем не хочется расстраивать тебя и пробуждать в тебе недобрые чувства.

Лазар уходил из-под ее влияния. Это глубоко огорчало Полину; она убеждалась, что не в силах вырвать его из-под гнета вечного страха и скуки. Видя его нервность и раздражительность, она не верила, что виной тому одни только тайные мысли о смерти; и, стараясь открыть другую причину его скорби, снова вспомнила о Луизе. Без сомнения, он все еще думает об этой девушке и страдает оттого, что ее тут нет. От этих мыслей Полина вся леденела. Она старалась вновь обрести силу в гордом самоотречении и снова клялась создать вокруг себя такую радостную жизнь, что все ее близкие будут вполне счастливы.

Однажды вечером Лазар сделал ей жестокое признание.

— До чего мы здесь одиноки! — сказал он, зевая.

Полина молча посмотрела на него. Что это, намек? Но у нее не хватило духу поговорить с ним откровенно. Несмотря на всю ее доброту, в ней происходила борьба, жизнь снова становилась пыткой.

Лазара ожидало новое горе: его старый Матье заболел. У бедного пса, которому в марте исполнилось четырнадцать лет, постепенно отнимались задние лапы. Когда начинался приступ болезни, он почти не мог ходить и лежал на дворе, растянувшись на солнце, следя за проходящими грустным взором. Лазара особенно трогали глаза старой собаки: мутные, подернутые голубоватой пленкой, они смотрели в пространство, словно глаза слепого. Все же Матье кое-как еще видел; с трудом дотащившись до Лазара, он клал ему на колени свою большую голову и смотрел на него пристальным, печальным, все понимающим взглядом. Теперь уж он не был красавцем: белая волнистая шерсть пожелтела, нос, прежде черный и блестящий, потускнел; нечистоплотность и какая-то робость довершали этот жалкий облик, — Матье был так стар, что его не решались мыть. Все его игры прекратились: он уже не катался на спине, не кружился, стараясь поймать собственный хвост, и даже не проявлял былой нежности к котятам Минуш, которых Вероника носила топить в море. Теперь он целыми днями дремал, как старик; ему было так трудно вставать на ноги, его ослабевшие лапы так разъезжались, что часто кто-нибудь из домашних, сжалившись над ним, помогал ему подняться и поддерживал его, пока он делал первые шаги.

К этому прибавились изнурительные потери крови, от которых он слабел с каждым днем. Позвали ветеринара, но тот только засмеялся, увидев Матье. Как, его беспокоят из-за такого пса? Самое лучшее — прикончить его. Когда стараются продлить жизнь человека — это понятно; но к чему давать мучиться обреченному животному? Ветеринара выставили за дверь, заплатив ему шесть франков за совет.

Как-то раз, в субботу, у Матье началось такое кровотечение, что его пришлось запереть в сарай. Он оставлял позади себя широкий кровавый след. Доктор Казэнов в тот день приехал рано и предложил Лазару осмотреть собаку, которую считали как бы членом семьи. Матье лежал, высоко подняв голову; он был очень слаб, но в глазах его светилась жизнь. Доктор долго осматривал собаку с тем же задумчивым видом, с каким сидел у постели больного. Наконец он сказал:

— Такие обильные потери крови происходят, вероятно, от ракового перерождения почек… Собака погибла, но может протянуть еще несколько дней, если внезапно не начнется сильное кровотечение.

Безнадежное положение Матье опечалило всю семью. За обедом вспоминали, как его любила г-жа Шанто, сколько он загрыз собак, все его проделки, когда он был молод: как он воровал котлеты прямо с плиты и глотал горячие яйца. Но когда за десертом аббат Ортер достал свою трубку, все оживились, слушая его рассказы о грушах, — в этом году он ожидал превосходного урожая. Шанто, несмотря на глухое покалывание во всем теле, предвещавшее приступ, спел игривую песенку, которую певал в дни юности. Вечер прошел чудесно. Даже Лазар развеселился.

Но вдруг часов около девяти, когда подали чай, Полина воскликнула:

— Да вот он, бедный Матье!